Возмущение праха

Но допустим, что побочные ассоциации с «Франкенштейном» и «Восставшими из ада» не имеют отношения к сути дела — к сути Общего Дела. Они не должны препятствовать труду воскрешения, героическому противостоянию смерти по всему фронту. Никакое многообразие ликов смерти — ни старение с его неминуемостью, ни тление и разложение — не отвратит поборников Общего Дела от реализации самой грандиозной утопии в истории человечества. Но остается еще один вопрос — вопрос о неизбежной превратности благих намерений при попытке осуществления. И здесь книга Подольского выглядит серьезным предупреждением, если угодно — продуманным контраргументом. Представим себе, что Общему Делу удалось добиться первых успехов — частичного омоложения путем «рекомбинации», или «считывания гипнограмм», как об этом говорится в романе. Несомненно, что первые успехи появятся еще до «устранения розни и достижения всеобщего братского состояния», т. е. именно в том мире, в котором мы живем. И поскольку мир человеческий устроен так, что в нем не существует блага, которого нельзя было бы использовать во зло, результаты появления бессмертия в товарной форме могут оказаться воистину чудовищными. Подольский, пожалуй, избирает еще самый щадящий вариант — и тем не менее жутковатый сценарий развития событий вырисовывается со всей очевидностью, ибо ясно, что право на «выборочное бессмертие» оказывается таким фактором неравенства, перед которым бледнеют все имущественные и сословные различия. В данном случае речь может идти уже не о разделении на классы, а о появлении пропасти, которая разделяет, скажем, людей и вампиров. Прогрессирующее усугубление «небратского состояния» станет самым заметным следствием возможных «первых успехов».

Далее. Если стремление «подольше задержаться среди живых» является фактом внутреннего опыта (хотя и не всеобщим), а желание вернуть жизнь ушедшим соответствует самым глубинным чаяниям, то со «встречным желанием» дело обстоит сложнее. Захочет ли вернуться обратно тот, кто уже пересек линию, разделяющую живых и мертвых? Обратится ли оживленный мертвец со словами благодарности к оживившим его? «Внутренний опыт», на который можно было бы сослаться, здесь полностью отсутствует. Остается надеяться только на метафизическую интуицию, и она, как мне кажется, в данном случае автора не подводит. Одна из самых эффектных сцен — разговор с покойником, оживленным ненадолго по приказу секретной службы:

«— Вы меня узнаете?

Опять долгая пауза.

— Узнаю твою сущность. Она омерзительна.

Я понял, почему голос производит жутковатое впечатление: он состоял в основном из свистящих и тонко гудящих звуков. Если можно было бы заставить говорить осенний ветер, получилось бы что-то похожее.

— Когда вы добросовестно ответите на наши вопросы, — продолжал невозмутимо полковник, — мы можем, по вашему желанию, либо восстановить вас как живого человека, либо отпустить вас».

Вопрос был чисто риторическим, но тем не менее ответ мы получили тотчас от самого покойника:

«— Лжешь. От меня уже идет вонь. Отпусти меня поскорее.

— Почему вы спешите? Вы чувствуете себя неуютно?

— Невыносимо. Отпусти меня как можно скорее.

— Это нужно заработать.

— Спрашивай. Чего тебе надо?»

И далее воскрешенный свидетель, который, быть может, ради сохранения жизни ни в чем не признался бы, теперь рассказывает все — ради возврата к уже свершившейся смерти. И дело здесь, пожалуй не сводится к «несовершенной методике» Щепинского. Та же метафизическая интуиция подсказывает, что первый же из отцов, воскрешенный «по всем правилам» Общего Дела, обращаясь к обступившим его спасителям, ко всему замершему у телеэкранов миру, сказал бы:

— Отпустите меня…

Приближение к смертному рубежу, как к этой, так и с той стороны, должно сопровождаться по меньшей мере равной степенью ужаса. Все, что мы знаем из народных поверий о «беспокойниках» (если воспользоваться замечательным термином Д. Хармса), никак не свидетельствует об их, мягко говоря, «удовлетворенности своим состоянием».

Это звено одно из самых уязвимых в проекте Общего Дела. Тело, уже покинутое духом, более непригодно для одухотворения, а анимация трупа есть скорее повышение статуса смерти, чем победа над ней.

Человек, проживший жизнь, прежде всего прожил свое тело, и если мы вправе говорить об «усталости металла», то уж тем более можно говорить об «усталости органической субстанции» — и это при том, что атомы в организме непрерывно обновляются, постоянными остаются лишь «места их крепления». Отсюда, кстати, видно, насколько бессмысленным занятием является собирание праха, сохранение органического, а тем более физического вещества, использованного жизнью. Благодаря непрерывному метаболизму в самом широком смысле, практически любой атом окружающего мира входил хоть однажды в состав человеческого тела. Пожалуй, впервые эта мысль пришла в голову Омару Хайяму и поразила его до глубины души: