Возмущение праха

— Безопаснее всего для вас будет счесть мой визит приснившимся.

В знак согласия он церемонно поклонился, но при этом скроил самодовольную и даже надменную мину. Вот сволочь… что-то важное скрыл и теперь радуется, что обвел меня вокруг пальца… Точно такая же рожа у него была на консилиуме у главного врача, когда меня выписывали, — этакий вершитель судеб, от которого зависит, быть мне человеком или оставаться пациентом… сука, ведь даже лица не запомнил… Стоп… консилиум… консилиум… ага, это из досье «Извращенного действия»: у Щепинского есть что-то вроде экспериментальной клиники, и он любит устраивать консилиумы. И в науку поиграть, и ответственность меньше. Понятное дело, ему там нужны свои люди. То-то на снимке, со Щепинским, у Игнатия физиономия важная, как у хомяка, которого вдруг почему-то назначили академиком. Гм… вроде все концы сходятся… А я-то действительно уже собрался уходить, и теперь предстояло свою ошибку представить в виде иезуитского приема в допросе.

— Вы уверены, что не упустили ничего существенного из области ваших отношений со Щепинским? — спросил я задумчиво.

— Абсолютно уверен. — Он снисходительно улыбнулся.

— Может, покопаетесь все-таки в памяти? — настаивал я как бы просительно.

— Ну что вы, — его улыбка стала откровенно нахальной, — вы получили исчерпывающую информацию.

— Тогда почему же ты, падла, — прошипел я, быстро подойдя к нему и ткнув ему в нос пистолет, — молчишь о консилиумах? Или решил с нами поиграть в кошки-мышки?

Он сразу сгорбился, будто я ему взвалил на плечи рюкзак с кирпичами, но отвечал спокойно, с заранее обдуманной решимостью:

— Это служебная тайна. Об этом не могу ни слова.

Видно, его прилично там запугали, и без шоковой терапии не обойтись.

— От моей конторы служебные тайны бывают только у покойников. Не тяни время, мудак, не то заработаешь сердечный приступ.

— Он уже начался. Можно мне взять валидол?

— Обойдешься. Выкладывай все о консилиумах, а потом жри таблетки сколько влезет.

Он промолчал, скорбно поджав губы, но тяжело навалился на стол, и лицо его постепенно серело. Должно быть, ему и впрямь было плохо.

— Ладно, я передумал, бери свои колеса. Сегодня я добрый.

Открыв ящик стола, он нашел пробирку с валидолом, положил под язык таблетку и застыл, наблюдая за реакциями своего организма.

— Валидолом мне не отделаться. Нужна инъекция;

— Это твои проблемы. Не тяни время.

Валидол помог: он явно приходил в себя.

— А если я закричу? — спросил он тоскливо, глядя глазами бездомной собаки.

— Это будет последний крик в твоей жизни. И к тому же самый короткий, — объяснил я деловито, навинчивая глушитель на ствол пистолета.

Глушитель его убедил. На этот раз, похоже, он выложил все. Несколько раз Щепинский приглашал его в свою клинику на консилиумы, совершенно официальные, с протоколами, причем платил всем участникам по-царски. Обычно речь шла о диагнозах, иногда о методах лечения, и, в частности, больных переправляли в психушку именно по заключениям этих консилиумов) Особая подлость здесь была в том, что решения консилиумов, как и решения ученых советов, не могут оспариваться в судебном порядке. Были и другие консилиумы, где освидетельствованию подлежали какие-то важные, как он мерзко выразился, «высокозначительные» люди, причем фамилий пациентов он не знал — они всегда вписывались после подписания протоколов. Это надо было понимать так, что некие высокопоставленные пациенты, соглашаясь проходить у Щепинского процедуру рекомбинации или нечто подобное, не доверяли ему полностью и оговаривали, как им казалось, объективный контроль его действий.

— Когда был последний консилиум?

— Две недели назад.

— И о чем шла речь?

— Молодая женщина, очень красивая, наркоманка. Полная амнезия. Последствия передозировки наркотиков низкого качества.

Ах ты сволочь… это ведь о Полине…

— С чего вы взяли, что она наркоманка?

— Анализы крови, — пожал он плечами.

Значит, они ее еще и наркотиками накачали…

— Анализы крови, это несложно. Что с ней было на самом деле?

— Не знаю.

— А если подумать?

— Возможно, ее лечили, но безуспешно. — Он, как прилежный ученик за партой, положил руки перед собой на стол. — Он мне потом сказал, она ухитрилась сбежать, о чем мы составили специальный протокол и заявили в милицию.

Лечили… у них это называется «лечили»… Сама Полина ничего об этом не помнила, а Крот считал, что это была попытка адресного уничтожения информации в мозгу, но недоумевал, зачем им понадобилась именно Полина. Я знал, что ее подставила Кобыла — то ли из мести за пренебрежение ее ухаживаниями, то ли Полина действительно проникла в какие-то их секреты, ведь не зря же, в конце концов, она якшалась с этой идиоткой. И понятно, они не рискнули ее отправить в психушку — уже одна внешность привлекла бы слишком много внимания.

— Ты, сука позорная, — проворчал я, преодолевая искушение врезать рукоятью пистолета по его трясущимся жирным пальцам, — ты сечешь, что, если Щепинский завалится со своими делишками, он тебя отмазывать не станет? Пойдешь соучастником.

Он сидел неподвижно, глядя в пространство, и его морда опять начала сереть.