Возмущение праха

— Да… конечно… это нуждается в проверке… — уныло согласился гномик. Он был похож на ребенка, которому в магазине позволили потрогать шикарную игрушку, но не купили ее как слишком дорогую.

— И вообще, сначала я должен проштудировать труды Основателя, это пробел в моем образовании. А что как его теории покажутся мне бредятиной? И я скажу вам, что умываю руки?

Крот по-театральному закатил глаза и схватился за сердце. Все остальные были тоже в шоке, и я подумал: как бы дело не кончилось коллективной истерикой.

Я поймал взгляд Полины, интересуясь ее реакцией, — она оставалась спокойной и едва заметно мне кивнула. Она, как и я, поняла: это был другой человек, не тот, которого мы знали год назад. ТОТ Философ, тогдашний, не хотел и не умел отстаивать свои личные интересы и уж тем более не был способен так хитро и одновременно жестко выстроить систему аргументации.

Старички растерянно переглядывались, беспомощно и невнятно кудахтали, а Философ выглядел безмятежно, будто все это его не касалось.

— Раньше тебя на такое бы не хватило, заметил я ему негромко, — стало быть, на том свете можно кое-чему научиться.

— Забавная идея… а знаешь, если воскрешения войдут в обиход, я думаю, висельный юмор станет тоже повседневным. — Он слегка улыбнулся, и я тотчас узнал прежнего Философа: сама реплика, интонация, виноватая улыбка — все это, безусловно, принадлежало ему.

Мне пришла в голову странная мысль, точнее, странной была не сама мысль, а то, что она казалась до жути неприятной: он отлично помнит себя прежнего и по желанию может воплощаться в любую из двух своих ипостасей… если их только две.

— Ну что же… мне думается, аргументацию глубокоуважаемого Философа следует признать основательной, — произнес Амвросий с глубокой печалью. — Я приношу ему извинения за допущенную бестактность. Что же касается трудов Основателя, — он теперь обращался непосредственно к Философу, — то мы до сих пор вас не знакомили с ними, чтобы дать возможность независимого развития вашим собственным идеям, которые, как мы надеялись, могут обогатить учение Основателя. Но сейчас, как видно, вам пора изучить его сочинения.

Понятное дело: он не сомневался в убеждающей силе учения Основателя.

Гномик умолк, и возникла гнетущая пауза. Ее нарушил Гугенот зычным голосом:

— Так что там насчет «Извращенного действия»? Пусть нам доложат.

Мне не понравился его тон. Фигу я тебе доложу…

— Я предоставляю слово многоуважаемому Крокодилу, — уныло промямлил гномик.

— Меня удивляет предложение о чем-то докладывать, — заявил я безапелляционно, — когда еще не истек ознакомительный период, отведенный мне при найме на работу… э-э… вашими авторитетными коллегами. — Я слегка поклонился в сторону Крота и Порфирия, принципиально не желая пользоваться их кличками. — Помощники у меня появятся лишь по окончании этого срока, и пока я работаю в одиночку, но не буду скромничать, определенные достижения есть…

— А точнее? — напористо перебил Гугенот.

— Установлено, что в деятельности интересующего вас научного учреждения имеются криминальные аспекты, и даже одиозно-криминальные, используя которые можно эффективно прекратить существование лаборатории и уничтожить применяемые там, как у вас принято выражаться, технологии.

— Общие фразы нам не нужны. Давайте факты.

Его настырность определенно раздражала.

— Я же сказал, что только приступаю к работе. А факты нуждаются в проверке и перепроверке. Плюс к тому, секретная оперативная информация, обнародованная в присутствии более трех человек, перестает быть таковой и теряет ценность.

На несколько секунд установилось молчание, а затем отчетливо прозвучало:

— Хам.

Это высказался белобрысый хлюпик, который не успел поспорить с Амвросием относительно посвящения Философа.

Ах ты крысенок… сейчас схлопочешь.

Тихо, Крокодил. Я сам. Помни, я, а не ты, владею Пальцем.

— Опыт показывает, — начал я нарочито скучным голосом, — что лица, публично обвиняющие других в хамстве, обычно сами страдают этим пороком, а если такому лицу к тому же не хватает сообразительности немедленно извиниться, то оно расписывается еще и в собственной глупости, поскольку неосторожно пытается распространить свои личные свойства на все почтеннейшее собрание.

На этот раз молчание длилось довольно долго: никому не хотелось встревать в неприличную перепалку.

— Он прав, — неожиданно проскрипел Порфирий, и щель его рта плотоядно изогнулась: он, надо думать, имел свои счеты с белобрысым.

— Приношу извинения, — выдавил тот из себя после паузы, — я лишь имел в виду, что мы все полностью доверяем друг другу. — Застегнув трясущимися руками портфель, он, никем не удерживаемый, удалился.

Гномику выпал сегодня несчастливый день, на него было жалко смотреть. Повестка дня была явно исчерпана, но он никак не мог найти подходящих слов, чтобы с соблюдением приличий закрыть заседание.