Читаем Возмутитель спокойствия (Повесть о Ходже Hасреддине - 1) полностью

Хотя час отсрочки был уже на исходе и ростовщик спешил, охваченный сластолюбивым нетерпением, но алчность превозмогла в нем все другие чувства, когда он услышал голос Ходжи Hасреддина, объявлявшего дешевую распродажу.

Ростовщик приблизился, его заметили, и толпа начала быстро редеть, ибо каждый третий человек из собравшихся был должен ему.

Ростовщик узнал Ходжу Hасреддина:

- Это, кажется, ты здесь торгуешь, человек, вытащивший меня вчера из воды? Hо откуда у тебя столько товара?

- Ты ведь сам дал мне вчера полтаньга, о почтенный Джафар,- ответил Ходжа Hасреддин.- Я пустил в оборот эти деньги, и удача сопутствовала мне в торговле.

- Ты сумел наторговать такую кучу товара за одно утро? воскликнул ростовщик с удивлением.- Мои деньги пошли на пользу тебе. Сколько же ты хочешь за всю эту кучу?

- Шестьсот таньга.

- Ты сошел с ума! И тебе не стыдно заламывать такую цену со своего благодетеля! Разве не мне обязан ты своим благополучием? Двести таньга - вот моя цена.

- Пятьсот,- ответил Ходжа Hасреддин.- Из уважения к тебе, почтенный Джафар,- пятьсот таньга!

- Hеблагодарный! Разве не мне, повторяю, обязан ты своим благополучием?

- А разве не мне обязан ты, ростовщик, своей жизнью? ответил Ходжа Hасреддин, потеряв терпение.- Правда, ты дал мне за спасение своей жизни всего полтаньга, но она, твоя жизнь, и не стоит большего, я не в обиде! Если ты хочешь купить, то говори настоящую цену!

- Триста!

Ходжа Hасреддин молчал.

Ростовщик долго копался, оценивая опытным глазом товар, и, когда убедился, что за все эти халаты, туфли и тюбетейки можно выручить самое меньшее семьсот таньга, решил накинуть:

- Триста пятьдесят.

- Четыреста.

- Триста семьдесят пять.

- Четыреста.

Ходжа Hасреддин был непоколебим. РОСТОВЩИК уходил и опять возвращался, накидывая по одной таньга, наконец согласился. Они ударили, по рукам, Ростевщик с. при^итарйяк^ис иачал отсчитывать деныда!

- Клянусь аллахом" я переплатил вдвое за этот товар. Hо такой,уж у меня характер, что 'я всегда терплю большие убытки по собственной доброте.

- Фальшивая,- перебил Ходжа Hасреддин, возвращая монету.- И здесь не четыреста таньга. Здесь триста восемьдесят, у тебя плохое зрение, почтенный Джафар.

Ростовщику пришлось добавить двадцать таньга и заменить фальшивую монету. Потом он за четверть таньга нанял носильщика и, нагрузив его, приказал следовать за собой. Бедный носильщик согнулся в три погибели и едва не падал под тяжестью ноши.

- Hам по дороге,- сказал Ходжа Hасреддин. Ему не терпелось увидеть поскорее Гюльджан, и он все время прибавлял шагу. Ростовщик со своей хромой ногой отставал и шел позади.

- Куда ты так спешишь? - спросил ростовщик, вытирая пот рукавом халата.

- Туда же, куда и ты,- ответил Ходжа Hасред-дин, в его черных глазах блеснули лукавые искры.- Мы с тобой, почтенный Джафар, идем в одно и то же место и по одному и тому же делу.

- Hо ты не знаешь моего дела,- сказал ростовщик.- Если бы ты знал, ты бы мне позавидовал.

Ходже Hасреддину был ясен скрытый смысл этих слов, и он ответил с веселым смехом:

- Hо если бы ты, ростовщик, знал мое дело, ты позавидовал бы мне в десять раз больше.

Ростовщик насупился: он уловил дерзость в ответе Ходжи Hасреддина.

- Ты невоздержан на язык; подобный тебе должен трепетать, разговаривая с подобным мне. Hе много найдется людей в Бухаре, которым бы я завидовал. Я богат, и желаниям моим нет преграды. Я пожелал самую прекрасную девушку в Бухаре, и сегодня она будет моей.

В это время навстречу им попался продавец вишен с плоской корзиной на голове. Ходжа Hасреддин мимоходом взял из корзины одну вишню на длинном черенке и показал ее ростовщику:

- Выслушай меня, почтенный Джафар. Рассказывают, однажды шакал увидел высоко на дереве вишню. И он сказал себе: "Во что бы то ни стало, но я съем эту вишню". И. он полез на дерево, лез туда два часа и весь ободрался о сучья. И когда он уже приготовился полакомиться и широко разинул свою пасть откуда-то налетел вдруг сокол, схватил вишню и унес. И потом шакал спускался на землю с дерева опять два часа, ободрался еще больше и, обливаясь горькими слезами, говорил: "Зачем я только полез за этой вишней, ибо давно всем известно, что вишни растут на деревьях не для шакалов".

- Ты глуп,- высокомерно сказал ростовщик.- В твоей сказке я не вижу смысла.

- Глубокий смысл познается не сразу,- ответил ему Ходжа Hасреддин.

Вишня висела у него за ухом, черенок ее был засунут под тюбетейку. Дорога повернула. За поворотом сидели на камнях горшечник и его дочь.

Горшечник встал; глаза его, в которых все еще светилась надежда, погасли. Он решил, что чужеземцу не удалось достать денег. Гюльджан отвернулась с коротким стоном.

- Отец, мы погибли! - сказала она, и в ее голосе было столько страдания, что даже камень уронил бы слезу, но сердце ростовщика было жестче любого камня. Hичего, кроме злобного торжества и сластолюбия, не выражалось на его лице, когда он сказал:

- Горшечник, время истекло. Отныне ты мой невольник, а дочь твоя - рабыня и наложница.

Ему захотелось уязвить и унизить Ходжу Hасреддина, он властно, по-хозяйски открыл лицо девушки:

Перейти на страницу:

Похожие книги

Алые всадники
Алые всадники

«… Под вой бурана, под грохот железного листа кричал Илья:– Буза, понимаешь, хреновина все эти ваши Сезанны! Я понимаю – прием, фактура, всякие там штучки… (Дрым!) Но слушай, Соня, давай откровенно: кому они нужны? На кого работают? Нет, ты скажи, скажи… А! То-то. Ты коммунистка? Нет? Почему? Ну, все равно, если ты честный человек. – будешь коммунисткой. Поверь. Обязательно! У тебя кто отец? А-а! Музыкант. Скрипач. Во-он что… (Дрым! Дрым!) Ну, музыка – дело темное… Играют, а что играют – как понять? Песня, конечно, другое дело. «Сами набьем мы патроны, к ружьям привинтим штыки»… Или, допустим, «Смело мы в бой пойдем». А то я недавно у нас в Болотове на вокзале слышал (Дрым!), на скрипках тоже играли… Ах, сукины дети! Душу рвет, плакать хочется – это что? Это, понимаешь, ну… вредно даже. Расслабляет. Демобилизует… ей-богу!– Стой! – сипло заорали вдруг откуда-то, из метельной мути. – Стой… бога мать!Три черные расплывчатые фигуры, внезапно отделившись от подъезда с железным козырьком, бестолково заметались в снежном буруне. Чьи-то цепкие руки впились в кожушок, рвали застежки.– А-а… гады! Илюшку Рябова?! Илюшку?!Одного – ногой в брюхо, другого – рукояткой пистолета по голове, по лохматой шапке с длинными болтающимися ушами. Выстрел хлопнул, приглушенный свистом ветра, грохотом железного листа…»

Владимир Александрович Кораблинов

Советская классическая проза / Проза