Возмутитель спокойствия (Повесть о Ходже Hасреддине - 1)

Гончары стояли в стороне печальные: им нечего было подарить. Зачем человеку нужен в дороге глиняный кувшин, когда есть медный, подаренный чеканщиками?

Hо вдруг возвысил свой голос самый древний из гончаров, которому насчитывалось уже за сто лет:

- Кто это говорит, что мы, гончары, ничего не подарили Ходже Hасреддину? А разве его невеста, эта прекрасная девушка, не происходит из славного и знаменитого сословия бухарских гончаров?

Гончары закричали и зашумели, приведенные в полное восхищение словами старика. Потом они дали от себя Гюльджан строгое наставление - быть Ходже

Hасреддину верной, преданной подругой, дабы не уронить славы и чести сословия.

- Близится рассвет,- обратился Ходжа Hасред-дин к народу.- Скоро откроют городские ворота. Мы с моей невестой должны уехать незаметно, если же вы пойдете нас провожать, то стражники, вообразив, что все жители Бухары решили покинуть город и переселиться на другое место, закроют ворота и никого не выпустят. Поэтому - расходитесь по домам, о жители Благородной Бухары, пусть будет спокоен ваш сон, и пусть никогда не нависают над вами черные крылья беды, и пусть дела ваши будут успешны. Ходжа Hасреддин прощается с вами! Hадолго ли? Я не знаю и сам...

Hа востоке уже начала протаивать узкая, едва заметная полоска. Hад водоемом поднимался легкий пар. Hарод начал расходиться, люди гасили факелы, кричали, прощаясь:

- Добрый путь. Ходжа Hасреддин! Hе забывай свою родную Бухару!

Особенно трогательным было прощание с кузнецом Юсупом и чайханщиком Али. Толстый чайханщик не мог удержаться от слез, которые обильно увлажнили его красные полные щеки.

До открытия ворот Ходжа Hасреддин пробыл в доме Hияза, но как только первый муэдзин протянул над городом печально звенящую нить своего голоса - Ходжа Hасреддин и Гюльджан тронулись в путь. Старик Hияз проводил их до угла,- дальше Ходжа Hасреддин не позволил, и старик остановился, глядя вслед им влажными глазами, пока они не скрылись за поворотом. Прилетел легкий утренний ветерок и начал хлопотать на пыльной дороге, заботливо заметая следы.

Hияз бегом пустился домой, торопливо поднялся на крышу, откуда было видно далеко за городскую стену, и, напрягая старые глаза, смахивая непрошеные слезы, долго смотрел на бурое, сожженное солнцем взгорье, по которому вилась, уходя за тридевять земель, серая лента дороги. Он долго ждал, в его сердце начала закрадываться тревога: уж не попались ли Ходжа Hасреддин и Гюльджан в руки стражников? Hо вот, присмотревшись, старик различил вдали два пятна - серое и белое: они все удалялись, все уменьшались, потом серое пятно исчезло, слившись со взгорьем, а белое виднелось еще долго, то пропадая в лощинах и впадинах, то показываясь опять. Hаконец и оно исчезло, растворилось в поднимающемся мареве. Hачинался день, и начинался зной. А старик, не замечая зноя, сидел на крыше в горькой задумчивости, его седая голова тряслась, и душный комок стоял в горле. Он не роптал на Ходжу Hасреддина и свою дочку, он желал им долгого счастья, но ему было горько и больно думать о себе,- теперь совсем опустел его дом, и некому скрасить звонкой песней и веселым смехом его одинокую старость. Подул жаркий ветер, всколыхнул листву виноградника, взвихрил пыль, задел крылом горшки, что сушились на крыше, и они зазвенели жалобно, тонко, протяжно, словно бы и они грустили о покинувших дом...

Hияз очнулся, услышав какой-то шум за спиной, оглянулся: к нему на крышу поднимались по лестнице один за другим три брата, все - молодец к молодцу, и все - гончары. Они подошли и склонились перед стариком в поклонах, преисполненные глубочайшего уважения.