Вознесение

На меня взирают три пары глаз. Из соседней комнаты доносится музыка из сериала «Друзья». Прирожденный, закоренелый пессимист, я когда-то научила себя оптимизму, мало-помалу усваивая новые рефлексы — до тех пор, пока на сцену не вышло «позитивное мышление» и не вытеснило все остальное, — будто навязанный извне жизненный кодекс. Непонятное облегчение, затопившее меня после разговора с детективом, пришло не оттуда. Оно не искусственно. Несмотря на свалившуюся на меня новую беду, это чувство искренне. И я должна ему доверять. Должна, потому что, наверное, все это время подсознательно догадывалась: этот момент наступит. Тайное, глубоко запрятанное знание того, куда я, сама того не сознавая, иду — с того самого дня, когда я ступила на порог Оксмита и познакомилась с Бетани Кролл; с того вечера, когда мы с физиком сбежали из «Армады» и уплетали папады в индийском ресторанчике; с той минуты, когда Фрейзер Мелвиль зажег лампочку в обреченном глобусе Бетани и вспыхнул земной шар; с того мига, когда пал Спаситель, а Стамбул рассыпался в прах; с мгновения, когда Кристин Йонсдоттир возникла на экране моего ноутбука со своей вязаной шапочкой и куском пылающего льда.

Вы пытались решить, готовы ли пойти дальше, — говорит Нед. — Учитывая внезапное изменение вашего юридического статуса…

Смотрю на него, потом на Фрейзера Мелвиля, потом на его любовницу. Пытаюсь думать о человечестве. О невинных жертвах. О детях, которые умрут. Почему-то в голову лезут только мысли о себе. О моей боли, о ревности, о дважды потерянной женской сущности. Об отсутствии у меня какого бы то ни было будущего.

Я не готова ни к чему подобному. Ни сейчас, ни завтра, никогда.

Вот зажмурюсь покрепче и все забуду.

Глава одиннадцатая

— Миссия выполнена, — объявляет Бетани с порога гостиной. Входит, шлепая босыми ногами и победно потрясая красным пластмассовым ведром. — Хлопья, молоко, одно яблоко, яичница и пятнадцать конфет — кстати, спасибо тебе, Нед. Три пальца в рот — и пожалуйста: мой желудок пуст, я готова к наркозу, а у нашей Немочи одним поводом для ворчания меньше. Хотите проинспектировать?

Выбора у нас нет. Выполнив свой долг, мы с Недом обмениваемся взглядом, который плавно перерастает в улыбку. Самоотверженность, с какой Бетани добивается своей «дозы», внушает невольное уважение.

Скажи мне кто пару недель назад, что я окажусь в скрипучем фермерском доме и буду распаковывать медицинские принадлежности на пару с климатологом из Брисбейна, в комнате, где убившая собственную мать девчонка (в похищении которой подозревают меня) скоро подвергнется незаконной электрошоковой терапии, вряд ли бы я поверила. Но — вот она я, с Недом Раппапортом, в тесной, затхлой комнатке, окруженная коробками и кусками пузырчатой пленки. Чуть раньше, когда сумерки еще не сгустились, я смотрела в окно на яблоню, растущую посреди лужайки, заросшей высокой травой с кисточками ворсянки и мерцающими монетками лунника, и вдруг вспомнила сад отца, а потом и его самого, и мне так отчаянно захотелось его увидеть, что я готова была все бросить и помчаться к нему, забрать его из дома престарелых и привезти сюда — просто потому, что я плоть от плоти его и мне одиноко. Аппарат для ЭШТ — квадратный ящичек, похожий на тот, которым пользовался в Оксмите доктор Эхмет. Под моим руководством Нед застелил низкий диванчик.

— Спасибо, Бетани, — говорю я, кивая на ведро. — А теперь пойди и вылей — желательно в унитаз, а не кому-нибудь на голову. Придет время, мы тебя позовем.

Помимо благополучно разрешенного вопроса о содержимом желудка Бетани, главной моей заботой в истекшие пару часов была игра в прятки с физиком. Упиваясь счастьем и мукой его отсутствия, смотрю в окно.

«Осенний вечер с приближающимися фарами».

— А вот и наш человек, — объявляет Нед.

У входной двери Кристин Йонсдоттир с кислым выражением лица и физик, чьего взгляда я упорно избегаю, приветствуют гостя — высокого худого мужчину в джинсах.

— Предлагаю обойтись без имен, — быстро говорит Нед. — Проще для всех.

Анестезиолог так молод, что его можно принять за студента. Длинные светлые волосы свисают до плеч, подчеркивая острые черты лица, болезненная бледность которого свидетельствует о долгих часах, проведенных в помещениях с искусственным светом. В его облике чувствуется некая смутно знакомая уязвимость.

Прибывший кривит уголки губ, приветствуя неловко застывших хозяев. Кристин в особенности выглядит так, будто мечтает провалиться под землю — или под воду, к своим замороженным молекулам. Мне ее почти жаль. На втором этаже часы отбивают шесть.

Ну, не будем вам мешать, — говорит Фрейзер Мел виль. — Если что — зовите.

— Ваша пациентка? — спрашивает анестезиолог. Киваю. — Тогда попрошу вас остаться. Предупреждаю вас сразу: я пробуду здесь ровно столько, сколько потребуется для процедуры. И еще — не обижайтесь, но я намерен забыть, что когда-либо сюда приезжал.

— Вы вроде бы говорили, это наш человек? — спрашиваю я у Неда, когда Кристин Йонсдоттир улизнула на второй этаж, а физик увел врача в наш полевой лазарет.