Вознесение : лучшие военные романы

— Ну что, Николай, как себя чувствуют наши гости? Хорошо ли кормят? Тепло ли спать? — Басаев добродушно улыбался сквозь смоляную бороду. Приветливо, почти ласково глядел на работников выпуклыми, словно черная смородина, глазами.

— Все хорошо, Шамиль. — Инженер был польщен обращением, на его болезненном небритом лице слабо загорелся румянец. — В кашу подсолнечное масло льют. А как же, вредное производство! Можно и стакан молока!

— Выбьем русских из города, будет молоко, — заверил Басаев. — Ты просил книгу Льва Толстого. Тебе передали? Специально посылал в горбиблиотеку, перед тем как она сгорела.

— Спасибо, Шамиль, передали. Когда есть время, читаю и думаю.

— Я сказал, чтобы тебе принесли радиотелефон. Звонил своим в Махачкалу? Сказал, что все у тебя нормально?

— Не знаю, как благодарить тебя! Поговорил, все отлично! У меня, оказывается, внук родился. Тоже Николаем назвали!

— Ну, видишь, все у нас хорошо. Все нам с тобой удается.

Ровно шумели форсунки. Слабо булькала невидимая жижа в реакторе. Мерно вращался транспортер в сушилке, ссыпая на поднос белую струйку порошка. На длинном столе лежали полиэтиленовые упаковки, пухло набитые героином. И снова, глядя на четырехугольные, толстые, как подушечки, пакеты, Басаев моментальной единой мыслью увидел просторную родовую усадьбу в Ведено, соседние, в ярких маковых пятнах горы, радужную, как павлинье перо, рекламу московского казино, открытый кейс с зеленоватыми пачками денег и вскрытые деревянные ящики, в которых, словно спелые зерна в стручке, лежат «калашниковы», отливая масляной пленкой.

— Шамиль, ты сказал, что, когда приблизится фронт, ты нас отпустишь. — Инженер осторожно, словно боясь спугнуть неверной интонацией, несвоевременной просьбой хрупкое, установившееся между ними доверие, умоляюще сложил на груди руки, и его темные глаза тревожно и заискивающе искали веселый, блистающий взгляд Басаева.

— Конечно, отпущу. Приехал, чтобы вам об этом сказать. Завтра отпущу. А то скоро сюда штурм докатится.

— Спасибо, Шамиль! Пусть Аллах отблагодарит тебя долгой жизнью! — Инженер весь светился от счастья, и рабочие, стоявшие поодаль, переглядывались, молча радостно улыбались. — Шамиль, но как мы уйдем из города? Повсюду стреляют. Везде мины, снаряды. — Инженер, радостно переживший известие о скорой свободе, теперь заботился о том, чтобы воспользоваться этой свободой, выбраться невредимым из Грозного.

— Есть два коридора для мирных жителей. Мы вас проводим. Подымете белые флаги, и русские не станут стрелять. Уйдете спокойно из Грозного.

— Шамиль… — Инженер набрался смелости, решил рискнуть, воспользовавшись благодушным расположением грозного могущественного человека. — Может быть, ты дашь нам что-нибудь на дорогу? Немного денег. А то придем домой с пустыми руками. Сам знаешь, как люди живут. Едва на хлеб наскребают. Может, нам немного подбросишь?

— Конечно, вы хорошо потрудились. Ты — инженер отличный, настоящий химик. Завтра вас рассчитают, дадут зарплату.

— Спасибо, Шамиль, за твою щедрость! Пусть тебе все удается, и в военных, и в мирных делах! Я всем говорю, что ты благородный человек!

Он повернулся к своим товарищам, и они, все так же молча, благодарно улыбаясь, кивали в знак согласия головами.

— Хотел тебя спросить, — Басаев медлил завершать разговор, медлил оборачиваться к одноглазому Махмуду, терпеливо ожидавшему поодаль с пеналом огнемета, — ты говорил, что после смерти души не узнают друг друга в раю. — Басаев не хотел прерывать разговор с маленьким осетином, в чьих умных, исстрадавшихся глазах светились благодарность и счастье. Между ними существовала невнятная связь. Осчастливив осетина, породив в нем благодарное чувство, Басаев испытывал неясную, необъяснимую зависимость от этого осчастливленного им человека. Их связывал тонкий живой стебелек отношений, который робко прорастал в его угрюмую ожесточенную душу, где долгие годы не было места состраданию, милосердию, а гнездилось страстное, хищное чувство удачи, погони, смертельного риска и ненависти. — Ты считаешь, что души, если они после смерти встретятся вдруг в раю, то не узнают друг друга?

— Не узнают, Шамиль. Все, что связано с земным обличьем, останется здесь, на земле. Души сбросят свои обличья, свои имена и воспоминания. Оставят их здесь, на земле, и легкие, свободные, воссядут в раю среди подобных себе! — Осетин восторженно смотрел на Басаева, ценя драгоценную возможность открыть свою сокровенную веру грозному властелину, в душе которого есть место свету, духовному поиску и сомнению. — У райских душ не будет внешности. Не будет голоса, зрения. Там будет все по-иному.

— Я видел книгу древних персидских художников. Там райские пиры, танцовщицы, столы с угощениями. Души, попавшие в рай, наслаждаются ласками красавиц, охотятся на фазанов, едят фрукты и сладости. Там будет жизнь, но только без грехов и болезней.