Вознесение : лучшие военные романы

— Может, еще разок, товарищ капитан! — азартно произнес Таракан, ставя на ступеньки цинк с патронами.

— Хорош! До подхода наших продержимся! — ответил Кудрявцев, втаскивая в подъезд пулемет. — Теперь надо бы дом осмотреть, соорудить оборону.

Глава девятая

Дом, в котором они собрались и который служил им убежищем, был трехэтажный, кирпичный, под покатой железной крышей, с чердаком и двумя подъездами.

«Если вскрыть чердачные двери, — думал Кудрявцев, — забаррикадировать подъезды, то лестничные стояки, соединенные через чердак, превращались в позиции, которые следовало оборонять». Огневыми точками становились окна, выходящие на площадь, а также чердачные слуховые проемы, выглядывающие на вокзал. Один торец, обращенный к соседним садам и улочкам, был без окон, и это облегчало отражение атак, противник не мог проникнуть сквозь глухую стену и забросать их гранатами.

Их было шестеро. По замыслу Кудрявцева двое, засев у лестничных окон, отражали атаки с площади. Двое других, разместившись под крышей, держали под прицелом вокзал. Он же и последний солдат входили в резервную группу. Перемещались под крышей между лестничными стояками, оказывая поддержку в круговой обороне.

Они поднялись на чердак. Кудрявцев светил фонарем на замок, болтавшийся на петлях, а Крутой, пыхтя и высовывая язык, ломал его штык-ножом. Гнул петли, скрежетал, а потом, рассердившись, двинул сильным плечом, высадив дверь вместе со щепками и винтами.

Чердак был низок, наполнен хламом и рухлядью, обрезками труб, мотками проволоки. Сквозь щели в слуховом проеме Кудрявцев видел край лепного вокзала, липкую платформу и отрезок стальной колеи с лиловыми огнями, похожими на глаза изумленных животных.

— Таракан!.. Ноздря!.. — позвал он солдат, отыскивая их фонариком среди стропил и асбестовых труб. — Здесь ваша позиция… Твой сектор, — он ткнул Таракана в плечо, — от края площади до угла вокзала… Тебе, — он повернулся к Ноздре, — смотреть правее, вдоль колеи до этих чертовых садиков. Опасная зона. Могут подкрасться, забросать гранатами. Так что бей по теням, по звуку, по вспышкам, по чему угодно, если жить хочешь!

Солдаты молча прижимались глазами к деревянным переборкам проемов, и в белом лучике фонаря летел и кудрявился пар, вылетавший из губ Таракана.

Вторую чердачную дверь Крутой высадил с легким стоном, охая, покатился вниз по темной лестнице, чертыхаясь и матерясь. Когда встал, освещенный фонариком, ощупывая ушибы, Таракан съязвил:

— Ты не человек, а стенобитная машина. От дома ни хрена не останется!

Это была первая шутка, услышанная Кудрявцевым после пережитой жути. Значит, жуть отступала. Это чувствовали остальные солдаты и сам Крутой, который не рассердился, а беззлобно хмыкнул.

— Теперь пораскинем, как закупорить подъезды. — Кудрявцев прислушивался к звукам в доме, все еще надеясь уловить признаки жизни. Быть может, бой настенных часов или мяуканье кошки. Но было безмолвно, тихо. Только снаружи истошно кричали вороны и раздавались редкие очереди.

Двери одного из подъездов они накрепко заложили и заклинили обрезком трубы. Проворный и зоркий во тьме Таракан соорудил у порога растяжку. Закрепил две гранаты, скрепил их проволокой до струнного бренчанья и звона. Приговаривал:

— Добро пожаловать, козлы вонючие!

Двери второго подъезда были без ручек, некуда было засунуть трубу. Вход решили заставить и забаррикадировать мебелью.

Кудрявцев подсвечивал фонариком, упирая кружочек света в пол, чтобы луч не скользил по окну. Отыскали незамкнутую, с приоткрытой дверью квартиру. По очереди осторожно вошли, робея вида чужого оставленного жилья.

Квартира была однокомнатная. Ее опрятное обветшалое убранство наводило на мысль, что обитатели ее — одинокие старики. Какая-нибудь смиренная похварывающая пара. В остывшей, с холодными батареями, комнате пахло тлеющими материями, лекарствами, запахом старости, исходящим от неуклюжей мебели, засаленных обоев, множества ковриков и салфеток, белевших кружевами и вышивками.

Пройдя в комнату, протаскивая сквозь дверные занавески автомат, Кудрявцев с порога осматривал мебель, пригодную для баррикады. Тяжелый двухъярусный буфет с резными колонками, наполненный тарелками и вазами. Платяной шкаф с зеркалом, с какими-то коробками наверху. Широкая, застеленная покрывалом кровать с горкой подушек. Все годилось для дела, все могло встать в узком подъезде, закупоривая проход.

Солдаты тесно топтались в комнате, оглядывая чужое жилье, в которое без спроса, без стука завел их командир.

Чиж подошел к буфету, погладил резные узоры, приник к стеклу, разглядывая посуду.

— У нас дома похожий буфет, — сказал он. — Наверху тетерев вырезан. Бабушка его называет «охотничьим».

Ноздря прислонил к стене автомат, поклонился куда-то в угол, и Кудрявцев увидел, что он крестится. В темноте, куда был обращен поклон, едва различимая, висела икона. Солдаты замолчали, перестали топтаться, не мешая ему.