Вознесение : лучшие военные романы

Тогда он выбирал другую звезду. Сузив глаза, стремился к ней. И она, вначале белая и сухая, как крохотный осколок стекла, вдруг испускала зеленоватую искру. Потом голубую, красную. Начинала переливаться всеми цветами радуги. Сигналила ему, звала. Из-под железной крыши, из слухового окна он посылал ей ответный сигнал. Она принимала его, отзывалась, выделяла крохотную разноцветную вспышку. И они играли друг с другом — зрачок и звезда.

Ему казалось, что жизнь, которую он проживал, не имеет самостоятельного смысла, а служит таинственной, находящейся за пределами понимания цели.

Его страсти и стремления, страдания и надежды вовлекают его в расставленную кем-то ловушку, проносят его мимо огромной, присутствующей в мироздании истины. И если отринуть эти страдания и страсти, усилием разума и напряженной, сосредоточенной на познании души вырваться из этой ловушки, то откроется истинное устройство Вселенной, истинный смысл мироздания, и он поймет, почему он сидит под крышей холодного дома, его солдаты в ожидании боя дремлют у грязных окон, на лестничной клетке под простыней вытянулся окостенелый Филя, в обгорелой стариковской квартире разбросаны черепки свадебного сервиза, на площади под неслышной радиацией звезд лежит отрубленная голова комбрига и исклеванные птицами кости солдат, среди которых не найти сгоревшее тело Крутого.

Он принимался смотреть на небо. Проникал сквозь ближние орнаменты звезд, как сквозь серебряное решето, в удаленное пространство. Усилием воли преодолевал и его, погружаясь в запредельный таинственный туман. Ударами зрачков, словно крохотными реактивными соплами, побеждал и это пространство, надеясь найти его содержание, заключенную в нем сердцевину. Но вместо нее начинала разверзаться дыра, черная бесконечность, и разум его, встречаясь с бесконечностью, начинал помрачаться, и, страшась безумия, он выныривал обратно из бездны. Испуганный, потрясенный, не добившись тайны, сидел у слухового окна, хватаясь за деревянные переборки.

Он не понимал, как устроен мир. Как связаны между собой эти звезды и его испуганное сердце. Его маленькие детские саночки, в которые впрягалась мать и радостно, мелькая валенками, несла его среди пушистого снега, и убитый «профессор», в котором среди тазовых костей застряла его пуля. Как связан он, сидящий на чердаке, с женщиной по имени Анна, притихшей где-то внизу, в холодной квартире, глядящей, как и он, на туманные звезды.

Он больше не рассматривал звезды по отдельности, а все сразу. Помещал свой думающий разум среди созвездий, словно прижимался лбом к замороженному стеклу. И образы, которые возникали в сознании, оказывались размещенными среди звезд.

Он вдруг вспомнил соседа-железнодорожника, давно умершего сутулого старика, с морщинистым черным лицом, словно в поры и складки въелась угольная пыль, дым паровозов, креозот шпал. Сосед кашлял, болел, тоскливо смотрел из-за забора желтыми белками и лишь раз в году, в какой-то ему одному ведомый день появлялся в парадной черной форме с серебряными позументами, в фуражке с околышем, со множеством орденов и медалей на разглаженном кителе.

Кудрявцев не вспоминал о соседе много лет, а теперь вдруг вспомнил. Старик в своем мундире и орденах был помещен среди звезд.

Он вспомнил вдруг селезня, которого однажды застрелил на охоте. Крался по мокрому полю, по серебристой стерне, к весенней луже, голубевшей среди неглубоких рытвин. Вдавливался, вминался в липкую землю, волочил за собой одностволку, пока над глыбами пашни не заскользили темные точеные головки. Он выцеливал их, волнуясь, задыхаясь. Нажал на спуск, и сквозь дым и грохот выстрела взлетали шумные утки, а в мелкой луже, расплескивая ее синеву, бился селезень, золотой, изумрудный, как слиток.

Теперь этот селезень в зеленом оперении, с перламутровыми маховыми перьями занимал собой половину неба, был осыпан звездами.

Еще он вспомнил старинные карманные часы, оставшиеся от отца. Черно-серебряную, в листьях и цветах, крышку, серебряную цепь, рубчатый похрустывающий завод. Когда он болел и страдал, мать давала ему поиграть часами. Открывала крышку, и там на фарфоровом циферблате начинала бежать хрупкая, темная, как ресничка, стрелка, в сердцевине часов что-то легонько шуршало.

Теперь эти серебряные часы, огромные, с вензелями и листьями, свисали на цепи прямо из звезд, заслоняли собой созвездия.

Все это совершалось без его усилий. Напоминало игру, в которую играет с ним кто-то неведомый, показывающий то селезня, то старика, то часы, извлекая их из огромного таинственного сундука, наполненного туманами и мерцаниями.

Ему вдруг показалось, что это уже было однажды. Не с ним, а с кем-то другим, жившим прежде. И теперь ему дано пережить чужие, случившиеся с кем-то иным состояния. Он вдруг представил, что в беспредельности, на другой оконечности Вселенной, среди иных миров, на безвестной планете кто-то такой же, как и он, сидит у слухового окна, смотрит на звезды, а на площади в темноте лежат обломки машин и танков.