Вознесение

После того как моя жизнь полетела кувырком вместе с машиной, во мне возникла уверенность, что теперь мои мысли будут вечно вращаться вокруг последствий травмы, что никакой внешний фактор не сдвинет меня с позиции вынужденного солипсизма, и эта утомительная поглощенность собой будет тянуться, нудно, нескончаемо, будто тихий звон в ушах, до умопомрачения, пока я не умру. И каждое божие утро я буду просыпаться с сознанием, что моя жизнь кончена. Теперь же…

Меня подхватил поток времени. Волна абсурда несет меня с такой скоростью, что иногда я на целые минуты забываю о том, в какую развалину превратилась, а вспомнив, никого не виню. В тот миг, когда мои приготовления ко сну прерывает писк мобильного телефона, я уже знаю, что подсознательно этого ждала. Номер, с которого пришло сообщение, не определился.

«СТАНЦИЯ ТОРНХИЛЛ ПАРКОВКА ЗАВТРА УТРОМ ДЕСЯТЬ НОЛЬ-НОЛЬ. НИ СЛОВА ПОЛИЦИИ. ВВГ».

Кто этот «ВВГ»? Усталая, встревоженная, но странно окрыленная, собираю большой чемодан: одежда, косметика, зубная щетка, всякие медицинские и колясочные принадлежности, обезболивающее, шампунь. Наверное, я сошла с ума.

Я даже не пытаюсь остановиться.

Если звучит голос крови, логике остается помалкивать. Зато надежда пусть говорит. Столь яростных велений сердца я не чувствовала уже давно.

Наконец я засыпаю, и мне снятся кружащие в воздухе черные птицы.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава десятая

На свете есть много такого, во что мне хотелось бы верить, потому что тогда жизнь обрела бы связность. Например, в Бога. Или в то, что на пороге смерти перед взглядом вихрем калейдоскопических картинок проносится вся твоя жизнь: драмы, травмы, заоблачные взлеты, мрачные провалы, или те застывшие кристаллики времени, в которых, будто в каплях смолы, заключено то или иное переживание: запах форзиции, расцветшей у детского сада, или фраза — «са va tourner au vinaigre»^[10], — с горечью оброненная мамой в телефонном разговоре, или чпокающий звук, с которым взрывались блохи, которых мы с Пьером вылавливали из шерсти нашего терьера и бросали на нагретый мангал, или ужасающая интимность первого поцелуя, или страшный удар, каким стала для меня смерть матери, или неразбериха, царившая на свадьбе Пьера, или догадка, обрушившаяся на меня в тот момент, когда отец вместо «кухня» сказал «Месопотамия», или тот вечер, когда я кричала на Алекса и он вывернул руль, или утро, когда врачи объявили мне окончательный диагноз, а я не нашла ничего лучшего, как посмотреть на часы и подумать: «Одиннадцать двадцать три».

Или двадцать второе августа — день, когда Стамбул обратился в прах, а с ним и последние сомнения и я переступила черту.

Черту, оставшуюся так далеко позади, что прежняя жизнь кажется пустым сном.

Октябрь, но на улице так тепло и солнечно, будто лето еще не кончилось. Пахнет попкорном — это ветер с моря несет запах дешевого биотоплива, попутно вороша палую листву. На далеком горизонте, под голубым в белых прожилках небом, машут крыльями ветряные турбины. Проезжаю по улицам Хедпорта, где разыгрывается деловитый утренний ритуал: люди стайками бегут кто на работу, кто в школу, выгуливают собак, отмыкают двери лавочек и контор. Жуют на ходу круассаны, потягивают кофе с молоком, стоят в очереди на трамвай. Торопятся — на утреннее собрание «Общества анонимных алкоголиков», на распродажу строительных материалов, а может — в объятия возлюбленных. Страх и нетерпение — стимулирующий коктейль: в Торнхилл я въезжаю уже в девять. Паркуюсь на привокзальной парковке и, имея в запасе целый час, направляюсь к прославившей этот городок средневековой церкви, путь в которую лежит через жутковатое кладбище, окруженное бастионом грубых цементных стен. Лавирую между просевших могил разросшихся тисов. В желобки на шинах коляски набиваются каменная крошка и строительный песок.

Даже с распахнутыми настежь дверями в склепе темно и холодно, как в морозильной камере. Витражи над кафедрой переливаются сложными спектрами канонических цветов, заключенных в частый переплет потемневшего свинца. Одна из стен покрыта фреской с изображением пригвожденного к распятию Христа: голова, склоненная набок, выпирающие ребра. Из-под вонзенного копья ручьем льется кровь, вокруг хищно кружит воронье. Поежившись, выгребаю из кошелька горсть монет и ссыпаю их в ящичек для сбора пожертвований.