Возникновение христианства

Несмотря на все внутренние потрясения, ранняя Римская империя продолжала неуклонно расширять свои пределы. При Августе было закончено завоевание Испании, пелись военные действия на Дунае, где были образованы провинции Норик, Рецея, Паннония. Северная граница Империи прошла по верхнему и среднему Дунаю. Велись, хотя менее успешно, действия в прирейнских областях. При Клавдии была присоединена значительная часть Британии, Мавритания, часть Фракии. При Нероне введены гарнизоны в южную часть Таврического полуострова (Крым) и присоединено вассальное царство Понт в южном Причерноморье. При императорах династии Флавиев были захвачены территории по среднему и нижнему Рейну на западе и Малая Армения и Коммагена на востоке. Траян присоединил Дакию на Дунае, укрепил влияние Рима к Боспорском царстве, захватил земли по рекам Тигру и Евфрату и, завоевав столицу Парфии Ктесифон, вышел к Персидскому заливу. Римская империя достигла своего апогея. С ее границ «просматривались» два океана — Атлантический и Индийский. Три моря — все Средиземное, значительная часть Черного и южная оконечность Каспийского — и две величайшие реки — Нил и Дунай — разместились в ее пределах. Римская империя приобрела и глазах современников вселенский характер. «Пределы пашей державы, — говорил знаменитый философ Элий Аристид в речи, обращенной к императору Марку Аврелию, — широко раздвинулись, и нельзя измерить то, что они обнимают. Все подчинено вам: все города, народы, гавани, местности… И Красное море, и водопады Нила, и Меотидское озеро, о которых прежде говорили как о пределах земли, теперь для вашего города как бы забор для двора. Так велика и пространна ваша держава»[26]. В устах панегиристов весь, населенный мир превращен рабовладельческим Римом в «единый город» и единое сообщество, где всякий «достойный доверия» может стать членом этой огромной всечеловеческой семьи.

* * *

«…При беспристрастном отношении к источникам нетрудно заметить, что именно при Империи политические деятели, юристы, философы, писатели уделяют рабам и рабству гораздо больше внимания, чем при Республике… Несмотря на крупнейшие рабские восстания II–I вв. до н. Э-, римские деятели того времени еще не задумывались особенно глубоко над проблемой рабства, принимая и самое рабство и рабские восстания как само собой разумеющиеся… При Империи, хотя значительные рабские движения отсутствуют, положение меняется. Пожалуй, мы не найдем ни одного писателя того времени, который так или иначе, прямо или косвенно не коснулся вопроса о рабах. С I по III в. «рабский вопрос» не сходил с повестки дня»[27]. Это существенное изменение, подмеченное советским исследователем Е. М. Штаерман на основе проработки огромного числа исторических источников, вводит нас в круг сложных социальных и психологических явлений эпохи[28].

Одно из них — общее отношение к труду. Высшие сословия рабовладельческого класса устами своих идеологов выражают презрение к тем (не только рабам, но и свободным), кто вынужден добывать себе пропитание подобным образом. Шерстобиты, сукновалы, сапожники, медники оказываются объектом высокомерного презрения. Их невежество, легковерие, готовность следовать за любым шарлатаном воспринимаются как следствие их занятий низменным, отупляющим трудом. В одном из своих произведений Лукиан так характеризует ремесленника: «…ты будешь жить в неизвестности, имея небольшой и недостойный заработок. Ты будешь недалек умом, будешь держаться простовато. Друзья не станут искать твоего общества, враги не будут бояться тебя, сограждане — завидовать. Ты будешь только ремесленником, каких много среди простого народа…»[29]

Такое отношение верхов общества к представителям трудовых профессий характерно не только для западной части Империи, но и для восточной. Уместно вспомнить, что еще во II в. до н. э. в апокрифической книге Бен Сиры сформулировано положение о том, что тот, чье «сердце» занято проведением борозд на пашне, кто погоняет волов и думает о корме для телят, кто вертит гончарный круг или имеет дело с пылающим горном, не может претендовать на удел с мудрыми[30]. Можно полагать, что такие взгляды удержались среди верхов иудейского общества и в более позднюю пору.

Это пренебрежение, имеющее определенную социальную окраску, еще более углубляется, когда дело идет о «проказливых» рабах, которые надеялись, помимо перечисленных выше, еще множеством других низменных качеств, вытекавших, по мнению идеологов рабовладения, из самого рабского состояния.