Возраст третьей любви

– Да ради Бога, – разрешил уфолог. – Как видите, это не смертельно. Даже увлекает!

Оля привстала на цыпочки и приникла глазом к окуляру. Она смотрела туда совсем недолго, меньше минуты – и вдруг вскрикнула, отшатнулась, обвела всех каким-то растерянным взглядом, остановила его на Юре – и он увидел, как медленно бледнеет ее лицо. То есть оно, конечно, оставалось смуглым, но под этой густой, как загар, смуглотой кровь отлила от ее щек.

Прежде чем кто-нибудь успел понять, в чем дело, Оля медленно закрыла глаза и упала на спину, как подрубленное деревце.

Вскрикнула Катерина, Люба бросилась к неподвижно лежащей Оле, но Юра уже держал девочку под плечи, приподнимал ей ноги, искал ниточку пульса, едва заметно бьющуюся на тонкой шее…

– Господи, чего это с ней?! – воскликнула Катя. – Выпила, наверно, лишнее, а все Гена, ему лишь бы девку спутить!

– Да ничего страшного, обычный обморок, – сказал Юра, легко похлопывая Олю по щекам. – Может, и правда от вина, с непривычки-то. Любаша, куртку мою возьми, сверни ей под ноги. Да все в порядке, сейчас очнется.

– Ну и ну! – хмыкнул, потирая широкий затылок, Рачинский. – Вот тебе и молодежь, вот и наша смена! От стакана портвушки сознание теряет, что ж с ней в постели будет?

– А в постели с ней тебя, миленький, посадят за развращение несовершеннолетних, – сладким голосом произнесла Люба.

– Не посадят, не посадят, – усмехнулся Рачинский. – Восемнадцать есть уже, я лично в отделе кадров интересовался.

– А не посадят, так я тебе сама устрою – мало не покажется! – так же сладко пропела Любка. – «Пошли-ка, деточка, шпиенов смотреть!» – передразнила она. – Ох любишь ты, Генусик, свежачок, ох не доведет тебя это до добра!

– Да чего ты, Любаша, в самом деле, вцепилась в меня, как кобра? – отбрыкивался Гена. – Ну, пошутил с девочкой, я ж без всякой задней мысли!

– С передней мыслью зато, – съязвила Любка.

– Да она вон, смотри, от Валентиныча не отлипает, – кивнул Рачинский. – Так и прижимается! Очнулась, что ли, а, Юр?

Гринев стоял на коленях рядом с Олей и держал ее за руку, считая пульс. Действительно, ничего страшного, просто обморок – непонятно только, от чего.

Олины ресницы дрогнули, разомкнулись. И в то же мгновение Юра почувствовал, как дрогнула ее ладонь в его руке – и, как-то невозможно изогнувшись, коснулась его ладони, погладила робко и нежно. Он осторожно отпустил Олину руку.

– Лучше, Оленька? – спросил Юра. – Ну и хорошо! Что это ты?

– Голова закружилась, – тихо ответила она. – Там… Мне стало страшно, Юрий Валентинович…

– А что вы увидели? – с живым интересом спросил уфолог. – Вы запомнили, девушка?

– Я об этом не могу говорить. – Оля снова закрыла глаза и слабо покачала головой. – Мне и сейчас страшно…

– А голова сейчас как? – спросил Юра. – Затылком не сильно ударилась?

– По-моему, нет.

Чуть сморщив лоб, Оля безуспешно попыталась встать. Гринев подал ей согнутую руку, она схватилась за нее, поднялась и тут же отпустила его руку. Быстрое сожаление мелькнуло при этом в ее глазах так явно, что этого нельзя было не заметить.

Катерина тем временем заглядывала в уфологическую трубу.

– А я так и не вижу ничего, – разочарованно протянула она. – Чего это вы навыдумывали? Сопка – и все, только дрожит вроде. Может, стекло грязное!

– Ну, дамы, хватит, – решил Гена. – Развлеклись, и будя. Пока мы тут с вами марсиан изучаем, там небось и водку всю докушали, и шашлыки. Ольга, ты как, идти можешь?

– Могу, – кивнула она. – Извините, Геннадий Викторович, я сама не понимаю, как это получилось…

Она виновато смотрела на Рачинского, взгляд был туманный, и видно было, что голова у нее все еще кружится.

– Как, как… – поморщился Гена. – Ох и не люблю я это все: одна возня!

– А не приставай к детям! – не преминула вставить Люба, плотно беря под руку неверного своего любовника.

– Ну, пойдем тогда, Оля, – сказал Гринев, застегивая куртку и подавая ей руку. – Держись, держись, не дойдешь сама, – добавил он, заметив, что она медлит.

Оля осторожно вставила свою ладошку ему под локоть.

– Крепче держись, – велел Гринев, и она послушно сжала его руку.

На обратном пути все разомлели в автобусе, всех клонило ко сну.

– Называется отдых! – сердито ворчала Катерина. – Нажрались все, как сволочи, домой придут – спать завалятся бабам своим под бока!

– Кто своим, а кто, может, и чужим, – хитро хмыкнул Рачинский. – Ты как, Катюша, не против, если кто к чужим бабам завалится?

Любка ткнула его двумя пальцами под ребро, и он довольно засмеялся. Все-таки женская ревность приятна, добавляет уверенности в себе.

Юра стоял рядом с сидящей Олей и сверху смотрел на тоненький пробор, разделяющий ее волосы на два темных крыла. Она сидела неподвижно, как будто боялась пошевелиться, и он почему-то догадывался: это оттого, что она чувствует его взгляд. А ему приятнее было смотреть вниз, на ее голову, чем прямо – на пыльное стекло.

К вечеру погода все-таки испортилась, поднялся ветер. Когда уходили с берега, море уже подернулось темно-свинцовой рябью, совсем по-зимнему.

– Оля, ты где живешь? – спросил Гринев. – Проводить тебя?