Возраст третьей любви

С шоссе свернуть на машине было нельзя: к берегу вели сквозь сплошные снега только узкие тропинки, протоптанные рыбаками. Юра достал из багажника лопату, выкопал в сугробе у дороги «карман», чтобы поставить машину. Точно такие же снежные стоянки были прокопаны рядом; рыбаков в это воскресное утро приехало немало.

Юра взял донки, рюкзак, складную скамеечку и пошел по тропинке к берегу. Снег едва слышно скрипел у него за спиной под Олиными мелкими шагами.

– Одета ты тепло? – вспомнил он. – Если замерзнешь, сразу скажи, в машину сбегаешь погреться.

Сам он был одет точно по погоде: в высоких рыбацких сапогах, в летчицкой куртке на меху и в овчинной шапке, надвинутой до бровей.

– Мне тепло, – покачала головой Оля. – Не беспокойтесь, Юрий Валентинович.

Еще несколько раз за день Юра интересовался, не замерзла ли она. Один раз даже спросил густым, как в сказке «Морозко», голосом:

– Тепло ли тебе, девица?

Но она, кажется, не знала этой сказки – посмотрела удивленно.

Корюшка брала хорошо, и не только у него: над всеми лунками, тянущимися чуть не до горизонта, то и дело взблескивали на лесках рыбины. Но Оля каждый раз так радовалась, когда он вытаскивал рыбу, как будто это было свидетельством Бог знает какой его удачи. И ее повторяющаяся радость нисколько не раздражала, потому что была совершенно искренней.

– Ну, Оля, теперь даже я замерз! – сказал он наконец. – Давай-ка согреемся немного, да и перекусить пора.

Они побежали к машине. Теперь уже Оля бежала впереди, и Гринев видел, как быстро мелькают ее белые валенки, специально надетые на рыбалку.

В машине стоял ясный голубоватый полусвет – из-за сугробов. Гринев завел мотор, достал из бардачка плоскую металлическую фляжку с коньяком. Он забыл взять ее с собою к лунке и очень по этому поводу переживал.

– Дотянись-ка, Оля, там бутерброды возле заднего стекла лежат в пакете, – попросил он.

– А я тоже взяла поесть, – сказала она, разматывая платок. – Я же как раз от мамы всего привезла, что вы любите!

– Откуда ты знаешь, что я это люблю? – удивился Юра.

Оля развернула у себя на коленях плотную бумагу и уже раскладывала на ней пакетики с корейскими блюдами: и такими, какие он часто покупал на рынке, и совсем ему незнакомыми – по-особому приготовленная рыба, что ли… Запахло острыми приправами, и Юра почувствовал, как у него потекли слюнки.

– Вы же сами говорили – помните, на пикнике? – ответила Оля.

Он уже и забыл, что говорил два месяца назад на пикнике, а она, выходит, запомнила.

– Ну, за хороший день, Оленька. – Юра поднял фляжку, отхлебнул коньяк. – Твое здоровье!

– За ваше здоровье, Юрий Валентинович, – тихо произнесла она. – Дайте мне тоже выпить.

– Ты же не пьешь как будто? – удивился он.

– Ну и что? А за вас выпью.

Юра протянул ей фляжку, Оля отпила неумело, слезы тут же выступили у нее на глазах, и она засмеялась, замахала рукой.

Он отхлебывал коньяк, смотрел, как она утирает слезы, как разворачивает очередной пакетик, придвигает к нему… Потом поставил фляжку между магнитофонными кассетами, в обе ладони взял Олино лицо, заставил ее поднять голову и наклонился к ее губам.

«Зачем я это делаю?» – мелькнуло у него в голове.

Но тут же он почувствовал губами ее губы – и все мысли забылись сами собою.

Чувствовалось, что она совсем не умеет целоваться, и пахнущий коньяком рот был по-детски закрыт. Но вместе с тем он мгновенно ощутил другое: неудержимый, к нему стремящийся порыв, в котором не было ни девической скованности, ни смущения – ничего внешнего, зависящего от умения или опыта. Что-то жаркое, первоначальное билось внутри у этой девочки – и Юра почувствовал, что в глазах у него темнеет от этого глубокого жара.

Он не мог оторваться от ее губ, даже когда задохнулся от долгого поцелуя. Оля тоже не пыталась высвободиться; кажется, она не попыталась бы этого сделать, даже если бы дыхание у нее остановилось навсегда, перекрытое его губами.

Когда Юра наконец слегка отстранился от Олиного лица, вглядываясь в ее длинные полузакрытые глаза, – она чуть-чуть повернула голову и быстро поцеловала его руку, по-прежнему лежащую на ее щеке.

Все это происходило в полном молчании, и Юра ладонью чувствовал, как бьется ее сердце у самого горла, как толчками бьется кровь у него в голове, туманя сознание. Он резко качнулся назад, откинулся на спинку сиденья. Потом взял фляжку, стал пить большими глотками.

Оля молчала, даже дыхания ее не было слышно; Юра не смотрел на нее.

– Пойдем, Оленька, еще половим, – сказал он наконец, стараясь, чтобы его голос звучал повеселее. – Согрелись немного – и хватит. А то угорим, пожалуй, в машине. Погублю молодую твою жизнь!

Она медленно повернула голову, подняла глаза, и Юра увидел, что слезы стоят в них, не проливаясь.

– Ну и что? – едва слышно произнесла она. – Мне для вас не жалко жизни.

Они вдвоем вошли в лифт на первом этаже. Оля стояла у стенки, не поднимая глаз, и Юра чувствовал, что она не решается нажать кнопку.

– Куда мы с тобой столько рыбы денем, а, Оленька? – произнес он и сам нажал на кнопку шестого этажа.