Возрождение

– Английский… с первого класса учил… – Голос у мальчишки был сипловатый, надломленный и равнодушный, как его же глаза. – В гимназии…

– Гимназист… Драться, стрелять умеешь? – Мальчишка отрицательно мотнул головой. – П…ц, гимназист, – повторил Андрей. – Скрипеть научился, а стрелять нет? П…ц, говорю.

– Зачем он тебе? – спросил из-за стола второй витязь, Елхов Артур. – Хиляк.

– Вместо Толича, пусть ему легко летится, будет, – буркнул Андрей, рассматривая слизистую мальчишки – оттянув веки вниз так, что у того полились слезы. – Двенадцать лет, нормально.

– Ну, тогда не матерись. – Елхов начал растягивать ремни унтов. – Пацан все-таки.

– Вы мне сегодня работать дадите? – спросил Ковалев.

– А чего работать, этого мы забираем, – Андрей отпустил мальчишку, – а этого, – он кивнул на скрипача, – на общие основания.

– Ладно, – кивнул Ковалев. – Тогда карточку на пацана сами заполняйте.

– Заполню, только руки помою, – буркнул Северин.

– Пошли. – Харлампиев взял мальчишку за плечо, и тот послушно пошел с ним за загородку. – С тебя начнем тогда.

– Вы не понимаете! – вдруг зачастил Ройтманович. – Мы носители культуры! Музыканты! Понимаете – музыканты!

– Нет такой профессии – музыкант, – вздохнул Ковалев. – Нету. Поймите сразу.

– У мальчика великолепные способности! – продолжал Ройтманович. – А я его учитель! Мы хранители сокровищ музыкальной культуры прошлого, возможно – последние в Российской Федерации…

– Где? – безразлично спросил Ковалев.

За перегородкой слышался голос Харлампиева, еле слышные ответы мальчишки.

– Вы солдафон! – налился кровью Ройтманович. – Ограниченное, тупое животное! Я говорю вам – мы…

– Тарас, только не убивай дурака, – попросил Ковалева плещущийся под струйкой раствора Северин. – Все-таки пара рук. А вот жену ему искать не будем точно – храни солнце, опять расплодится такое…

– Может, он стерильный, – с надеждой предположил Елхов, с натугой стаскивая залубенелую парку.

– А вы… – Ройтманович повернулся в сторону Артура. Витязь с интересом склонил голову к плечу. Ковалев придвинул к себе уже выписанное удостоверение личности на Ройтмановича – похоже, пора его надрывать и в корзину…

Но тут из-за перегородки вышел Харлампиев. В руке он держал свой «ПММ». Главврач поселка сделал два шага и выстрелил Ройтмановичу между глаз.

– Хм, – сказал Елхов, наблюдая, как грохнулось тело. – Вообще-то я сам хотел.

Северин сушил руки под струей теплого воздуха из раструба над раковиной.

– Игорь, что за фокусы?! – вскочил Ковалев.

– Мальчика многократно насиловали, – сказал Харлампиев. – Он физически здоров, даже упитанность нормальная, но этот лауреат его многократно насиловал.

Нельзя сказать, что все трое замерли, окаменели. XXI век приказал долго жить, и на дворе стоял третий год Безвременья. Но, во всяком случае, стало достаточно тихо, и было слышно, как за загородкой плачет навзрыд мальчишка.

Северин перешагнул через валяющуюся на полу тушку, уселся на табурет.

– Давай, что там заполнять, – бросил он, придвигая к себе чернильницу и перо.

* * *

Славка проснулся от своего крика. Точнее – горлового мычания, которое никак не могло прорваться криком, и от этого становилось ужаснее и ужаснее. Но сон, частью которого был этот крик, оставался намного более страшным.

Сон начинался как всегда. Он с мамой гулял в парке. С живой мамой. А потом…

Славка замотал головой на подушке, прогоняя продолжение сна. Зажмурился и тут же снова открыл глаза, чтобы случайно не уснуть, – тогда сон вернется точно с того места, на котором оборвался. И он снова увидит все, что было, – до мелочей, до подробностей, до ощущений и запахов…

В комнате темно, слышалось дыхание двух мужчин. Мальчишка сжался под одеялом – тонким, но теплым. Он весь вечер ждал… ждал… ждал… Раньше – два года назад, когда он умел улыбаться и широко открывал глаза от удивления, а не от испуга, – он бы восхитился, попав в такое место. Оружие, аромат деловитой таинственности, солдаты, как спецназовцы из кино… Но два года назад мир был совсем иной. И он мог побежать после такой экскурсии домой и начать, захлебываясь от восторга, рассказывать: «Ма-а-а, а я там такие пестики видел… па, а вот такая штука – это что, дай я нарисую!» А потом – школа и занятия с самым лучшим на свете руководителем… Марком Захаровичем… Тот мир не мог измениться так, он не мог… но он изменился. А значит, надо было просто существовать как можно незаметнее и не сопротивляться тому, что с тобой делают сошедшие с ума взрослые… Тогда можно будет выжить и жить. Хоть как-то. Лучше жить хоть как-то, чем стать тем, чем стали его одноклассники. Он видел обглоданные крысами скелеты в развалинах школы, полузасыпанных снегом, – когда они уходили из города.

Один из мужчин сел – понятно было по звуку. Потом встал, пошел в угол. Забулькала вода. Послышалось:

– Черт побери… – и снова бульканье.

Славка притаился окончательно. Но, видимо, эта затаенность его и выдала.

– Ты не спишь? – рядом обрисовалось – нет, ощутилось – темное живое пятно.