Возрождение

– А пути рано или поздно придется расчищать, – сказал кто-то из дружинников. Они заговорили об этом, а Славка отошел. Нет, не в туалет. В туалет надо было там, где ветер и снег тут же все заметают и развеивают запах. Ни в каких зданиях и вообще в затишке этого делать нельзя – никогда не знаешь, кто наткнется на эти твои следы через час-другой. Запах же в холодном воздухе закрытых помещений вообще держится очень долго.

Он поднялся в вагон пригородного поезда, соскочивший с рельсов и врезавшийся колесами в землю, но не упавший. Двери были открыты, в тамбуре гулял сквозной ветер. Но дверь в сам вагон была задвинута и легко откатилась на ролике с тихим шуршанием.

Снега внутри почти не было, только под двумя выбитыми стеклами с левой стороны. Правая сторона, все скамейки, была буквально завалена скелетами. Необъеденными – видимо, поработали черви раньше, чем наступили холода. Люди побоялись уходить, ждали, ждали… а потом уйти уже не смогли, умерли скорей всего от лучевки.

Почти половина скелетов – они сгрудились в дальнем торце вагона – детские. Уцелевшая одежда, рюкзачки – все выглядело неожиданно ярко, почти било по глазам. Славка отвык от ярких цветов.

Он подошел ближе. Всмотрелся. Почти на всех майках, рубашках – легких… ах да, было же лето! – виднелись наспех нашитые лоскуты с надписями. Фамилии, имена, возраст. Глупые просьбы позаботиться, в которых было идиотское, наивное, жуткое непонимание того, что заботиться некому и поезд идет в никуда.

Большинство рюкзачков вывернуто, выпотрошено. Валялись под сиденьями мобильники, блокноты, планшеты, ручки, какие-то еще вещи… Их бросали сразу, как только вынимали. Искали единственно ценное. Еду. Может, искали те, кто не сразу умер, продержался дольше остальных. Может, кто-то приходил уже потом.

На стене около второй двери, у самого пола, было написано – кажется, маркером (Славка даже поискал его глазами – не нашел…), синим – «МАМОЧКА, СПАСИ».

Славка усмехнулся. Ага. Сейчас. Хотели спастись – надо было уходить, а они сидели и ждали. Ну да, как учили по ОБЖ. Как послушные зайчики, как самый смачный идеальный идеал продвинутого ребенка пост-ин-дус-три-аль-но-го мира. Вагон казался им более-менее безопасным, уходить – страшно. Ждали МЧС и мамочек. Названивали, наверное, в звонилки, аж вагон гудел. Как он сам – тот он, который был тогда… А пришла лучевка. Хочется надеяться – пришла и прибрала их всех раньше тех, кому нужен был запас мяса. Да нет, наверное, тогда еще не было этого. Если кто чужой сюда и заглядывал, то за едой. Обычной такой продвинутой едой, чипсики-сухасики-шоколядки… У детей отнимать легко. Тем более у таких.

И взрослым, которые с ними ехали, было на них накласть. А может, и не накласть. Но как спасаться, эти взрослые не знали. Тоже сидели и ждали, пока не сдохли.

Все.

Он опять скривил губы в усмешке, глядя на короткую надпись, полную ужаса и беспомощности… и вдруг отчетливо надвинулся еле-еле освещенный рыжим светом бензиновой лампы подвал и мерзкое сопение… Ужас. Беспомощность.

«Я, просто когда над таким смеюсь, то мне… как будто я с себя… с себя что-то отряхиваю… а получается – на других летит…» – вспомнились слова Борьки.

Славка поправил ремень автомата. Еще раз окинул взглядом кости в ярком тряпье, разбросанные вещи… И тихо сказал:

– Простите меня…

Городские улицы зализаны снегом. Дома из-за высоких белых языков, забравшихся аж к окнам вторых этажей, казались какими-то накренившимися, половинчатыми. Старые вывески потеряли яркость. Повсюду курилась поземка, живая – единственно живая в этом мире – и злая, как вездесущие белые змеи.

Ковалев, покосившись на молча глядящего по сторонам Славку, сказал негромко:

– Хорошо, что такая зима. Весь главный ужас под снегом. Ни эпидемий старых, ничего.

– Ужаса и тут, снаружи, немало осталось, – ответил Северин. Тоже посмотрел на мальчишку. И кивнул дальше по улице: – Гляди. Гляди, гляди.

Славка чуть продвинулся вперед.

Сперва он не понял, что видит. Он смотрел и никак не мог сообразить, что это за странные статуи такие – дальше по улице с обеих сторон рядами с ровными промежутками.

А потом понял.

Это были люди. Белые, заиндевевшие, голые. Привязанные за вытянутые ноги и руки к высоким шестам. Много. Двадцать или тридцать. Много, точно не понять, потому что эти два ряда уходили в метельную муть улицы. Женщины, дети, несколько мужчин. Застывшие так, как вывернула их последняя судорога.

– За что их казнили? – коротко спросил Славка. Совершенно спокойным голосом.

Северин так же спокойно ответил:

– Это не казнь. Это холодильник, «букашка».

Теперь Славка и сам увидел, что некоторые трупы аккуратно обструганы – срезаны тут и там куски и полосы мороженого мяса.

– Ясно, – безразлично сказал Славка. – Они скоро придут? – Северин кивнул. – Кто-то нужен живым? – Витязь кивнул снова. Пояснил:

– Мы ведь должны узнать, где их логово. Все видел? Все понял?