Возрождение

Рыжего, конечно, звали Женькой. Женькой Воробьевым. Сын офицера, погибшего в бою возле этой деревеньки – именно тогда был подбит танк «сил ООН», – отца он почти не помнил и называл «папой» сержанта армии США Фрэнка Мэлоу. В тот день сержант Мэлоу чуть было не сгорел в своем «Абрамсе», выбрался чудом и лежал без сознания в кювете. Там его и подобрала Женькина мать. Подобрала, хотя сперва собиралась убить из пистолета мужа – добить оккупанта, захватчика, врага… Но потом – подобрала.

Так Женька стал Джонни. Джонни Воробьевым (Романов мысленно улыбнулся). Не официально, конечно, но ему самому имя-прозвище нравилось, и он страшно им гордился и настаивал, чтобы его звали только так. А Фрэнк Мэлоу поселился в пристанционной деревне и уже год почти как числился выборным старостой. Он хороший механик и вообще «мастер на все руки» – порода, почти вымершая в Америке, да и в довоенной РФ тоже уже редкая.

Мэлоу было лет тридцать. Светловолосый, крепкий молодой мужик, плечистый и немного медлительный, он, наверное, нравился женщинам и в Америке. На руках – рукава простой клетчатой рубахи по-домашнему закатаны – Романов увидел следы сильных ожогов. Все это, впрочем, он разглядел уже потом, а в тот момент, когда он вошел в дверь, Мэлоу целился в вошедшего из кольтовского карабина. Его жена – тоже высокая рыжеволосая женщина с выражением на лице, характерным для женщин последних лет – настоящих женщин, не сломавшихся, не ставших сумасшедшими, рабынями, подстилками, – целилась тоже, с не меньшей решительностью, хотя и из «макара». Впрочем, именно она опустила пистолет и сконфуженно сказала:

– Ой. Не знали, что это вы… Фрэнк, это же товарищ Романов… Женька, баловной, шум поднял: «Идут, идут!» – а ничего толком не объяснил! – Она покосилась в сторону смежной комнаты, где мелькнуло что-то быстрое и рыжее. – Мы уже и дружину собирались поднимать по тревоге…

– Да все правильно, – спокойно ответил Николай. – Лучше бдительность, чем лопоушество.

Американец помедлил, но опустил винтовку. Усмехнулся, сказал по-русски с сильным, но приятным акцентом:

– Ну, на стол собирай, жена, – потом пояснил Романову: – Ко мне тут сейчас из соседнего поселения зайти должны по делу, я потому и дома… но, уж раз такой случай, – и сделал приглашающий жест, – заходите оба…

– Почему я остался? – Фрэнк усмехнулся неспешно, сел удобней, покрутил в пустом стакане ложечку. – А почему нет? Знаешь, я хорошо помню тот бой. Ты в курсе, что у вас перед войной была не армия, а – так?

– В курсе, в курсе, – хмыкнул Романов. – Не просвещай, какие мы, русские, дерьмо.

– И в мыслях не держал, – серьезно ответил Фрэнк. – При чем тут дерьмо? Дерьмо те, кто вами руководил и командовал… Три танка ваших было против одного нашего. Мы были тут, на окраине. Мы, честно сказать, сопротивления не ожидали, нам сказали, что вся армия уже сдалась. Хотели поскорей довоевать – и домой, живей домой… Выехали на дорогу, и тут – бумм! – он стукнул кулаком по столу. – Бум, бум! Три раза подряд, все в точку и все в лоб – и все рикошет, конечно. В танке у нас все затряслось, как в мяче, по которому ногой наподдали. Клянусь богом, если бы у вас были нормально подготовленные экипажи, нам бы крышка тут же. Да нет, нам бы раньше была крышка, если бы кто-то научил ваших парней, что такое танковая засада. А они выпалили все трое, как раз когда мы появились из-за домов, – они стояли на опушке леса там, за полем. Наверное, заранее прицелились «в точку» и боялись, что промажут без ориентира… Мы сразу вызвали вертолеты. Честное слово, нам показалось, что атакует полк, не меньше. А потом, как сейчас помню, наш наводчик говорит удивленно так: «Твою мать, они стоят на открытом месте, прямо на открытом месте, смотрите!» – Фрэнк даже лицом дернул, погрузившись в прошлое того боя, его глаза горели.

Романов слушал молча, сидя совершенно неподвижно, лишь прищурился так, что глаза сделались похожи на смотровые щели.