Возрождение

Каким человеком был этот принц искусства? Существует несколько предполагаемых его портретов, но ни один из них не был написан раньше пятидесяти лет. Вазари с необыкновенной горячностью говорит о «никогда не воспеваемой красоте его тела» и «великолепии его внешности, которая была чрезвычайно красива и делала безмятежной любую скорбную душу»; но Вазари говорит об этом понаслышке, и у нас нет никакого изображения этой богоподобной стадии. Даже в среднем возрасте Леонардо носил длинную бороду, тщательно надушенную и завитую. На портрете самого Леонардо, хранящемся в Королевской библиотеке в Виндзоре, изображено широкое и благодушное лицо с длинными струящимися волосами и огромной белой бородой. Великолепная картина в галерее Уффици, написанная неизвестным художником, изображает его с сильным лицом, ищущими глазами, белыми волосами и бородой, в мягкой черной шляпе. Благородная фигура Платона в «Афинской школе» Рафаэля (1509) по традиции и некоторыми учеными называется портретом Леонардо.24a На автопортрете мелом, хранящемся в Туринской галерее, он изображен лысым до середины таза, с морщинами на лбу, щеках и носу и почти без волос. Похоже, он состарился раньше времени и умер в шестьдесят семь лет, несмотря на тщательное соблюдение вегетарианской диеты, в то время как Микеланджело, презиравший гигиену и лечивший один недуг за другим, дожил до восьмидесяти девяти. Он одевался в роскошные одежды, в то время как Микеланджело жил в сапогах. И все же Леонардо в расцвете сил был известен своей силой, сгибая руками подкову; он был искусным фехтовальщиком, умел ездить верхом и управлять лошадьми, которых он любил как самых благородных и прекрасных животных. По-видимому, он рисовал, писал и писал левой рукой; это, а не желание быть неразборчивым, заставляло его писать справа налево.

Мы предположили, что его гомосексуальность не была врожденной, а выросла из неприятных отношений обремененной мачехи с незаконнорожденным пасынком. Его потребность получать и возвращать ласку находила удовлетворение в красивых юношах, которых он впоследствии коллекционировал. Женщин он рисовал гораздо реже, чем мужчин; он признавал их красоту, но, похоже, разделял предпочтение Сократа к мальчикам. Во всех джунглях его рукописей нет ни слова о любви или нежности к женщинам. Однако он хорошо понимал многие стороны женской природы; никто не превзошел его в изображении девственной нежности, материнской заботливости или женской тонкости. Возможно, его чувствительность, тайные анаграммы и коды, двойное запирание студии на ночь имели корни в его сознании ненормальности, а также в страхе быть обвиненным в ереси. Он не стремился к тому, чтобы его читали многие. «Истина вещей, — писал он, — это высшая пища для тонких интеллектуалов, но не для блуждающих умов».25

Его сексуальная инверсия, возможно, повлияла на другие элементы его характера. Он был душой нежной доброты к своим друзьям. Он протестовал против убийства животных, «не позволяя никому причинить вред ни одному живому существу»;26 Он покупал птиц в клетках, чтобы освободить их.27 В других аспектах он казался морально бесчувственным. Его, очевидно, увлекала проблема проектирования орудий войны. Похоже, он не испытывал сильной обиды на французов за то, что они приговорили к темнице Лодовико, который в течение шестнадцати лет прекрасно содержал его в Милане. Он без видимых сомнений отправился служить Борджиа, которого Флоренция опасалась как угрозы своей свободе. Как и каждый художник, каждый писатель и каждый гомосексуалист, он был необычайно застенчив, чувствителен и тщеславен. Se tu sarai solo tu sarai tutto tuo, — писал он, — «если ты один, ты весь свой; со спутником ты наполовину свой; так что ты растрачиваешь себя в зависимости от неосмотрительности своей компании».28 Он мог блистать в компании как музыкант или собеседник, но ему больше нравилось уединяться и сосредоточиваться на своих задачах. «Главный дар природы, — говорил он (никогда не голодая), — это свобода».29

Его достоинства были лучшей стороной его недостатков. Его отвращение к сексуальному поведению, возможно, позволило ему тратить свою кровь на работу. Его болезненная чувствительность открывала ему тысячи граней реальности, невидимых для обычного глаза. Он проходил по дюжине улиц, а то и целый день, за каким-нибудь необычным лицом, а потом, в своей студии, рисовал его так же хорошо, как если бы взял модель с собой. Его ум устремлялся к особенностям — странным формам, действиям, идеям. «Нил, — писал он, — влил в море больше воды, чем содержится в настоящее время во всех водах земли»; следовательно, «все моря и реки проходили через устье Нила бесконечное число раз».30 По родственной склонности он предавался странным проделкам; так, однажды он спрятал в комнате вычищенные кишки барана, а когда там собрались его друзья, раздул кишки с помощью мехов в соседней комнате, пока раздувшаяся шкура не придавила гостей к стенам. В своих тетрадях он записал множество второсортных басен и анекдотов.