Возрождение

В тот октябрьский день 1962 года, когда судьба мира висела на волоске из-за небольшого, подобного кляксе на карте, тропического островка под названием Куба, я сражался за обе стороны и не мог проиграть ни при каком раскладе. Незадолго до этого по Методист-роуд прошелся городской грейдер (отец всегда ворчал, что он только разбрасывает камни), и вокруг было полно земли. Я наскреб достаточно, чтобы сделать сначала маленький холмик, потом холмик побольше, а затем и очень большой холм, доходивший мне почти до колен. Сперва я хотел назвать его Козьей горой, но потом передумал, посчитав название неоригинальным (в конце концов, настоящая Козья гора находилась всего в двенадцати милях) и неинтересным. Поразмыслив, я решил назвать его Череп-горой. Я даже попытался сделать пару пещер-глазниц, ткнув пальцем в соответствующие места, но земля была сухой и тут же осыпалась.

– Что ж, ладно, – сказал я, обращаясь к лежавшим в боксе солдатикам. – Мир устроен непросто, и нельзя иметь все. – Это было одним из любимых выражений отца, и не сомневаюсь, что при наличии пятерых детей у него имелись все основания так считать. – Пещеры у нас будут понарошку.

Половину солдатиков я расположил на вершине Череп-горы, и они являли собой внушительное зрелище. Особенно мне нравилось, как там смотрелись минометчики. Это были фрицы. Американские солдаты разместились у подножия. Им достались все джипы и грузовики, поскольку езда вверх по склону предстояла захватывающая. Я не сомневался, что одни машины опрокинутся, но другим наверняка удастся добраться до вершины. И раздавить минометчиков, которые будут напрасно молить о пощаде. Им ее не видать.

– Пленных не брать, – сказал я, пристраивая последних героев-американцев. – Гицмер, тебе конец!

Я начал двигать шеренги солдат вперед, сопровождая маневр звуками пулеметных очередей, когда на поле битвы упала тень. Я поднял глаза и увидел мужчину. Он загораживал солнце, и его силуэт обрамляли золотые лучи – прямо человеческое затмение.

В тот момент, как и обычно по субботам во второй половине дня, в нашем доме кипела жизнь. Энди с Коном и компанией друзей играли позади дома в дворовый бейсбол, с громкими криками и смехом. Клэр у себя в комнате с парой своих подруг крутила на проигрывателе пластинки: «The Loco-Motion», «Soldier Boy», «Palisades Park». Из гаража доносился стук – это Терри с отцом трудились над старым фордом 1951 года выпуска, который отец называл «Дорожной ракетой». Однажды я слышал, как он обозвал его «куском дерьма»; это выражение мне понравилось, и я до сих пор его использую. Если хотите поднять себе настроение, назовите что-нибудь «куском дерьма». Как правило, это срабатывает.

В общем, вокруг происходило много чего, но в тот момент мне показалось, будто все замерло. Я знаю, что это лишь игра воображения, которая объясняется сбоем в памяти (не говоря уже о сонме темных ассоциаций), но это воспоминание очень яркое. Неожиданно стихли крики ребят на заднем дворе, песни в комнате наверху, стук в гараже. Даже птицы вдруг замолчали.

Затем мужчина наклонился, и заходящее солнце, выглянув из-за его плеча, ослепило меня. Я прикрыл глаза рукой.

– Извини, извини, – произнес он и чуть подвинулся, чтобы солнце не мешало мне его рассмотреть. На нем был черный пиджак священника и черная рубашка с английским воротником, джинсы и стоптанные легкие кожаные туфли. Как будто он хотел быть одновременно двумя разными людьми. В шестилетнем возрасте я делил взрослых на три категории: молодые взрослые, взрослые и старики. Этот человек относился к молодым взрослым. Он наклонился, чтобы разглядеть сражающиеся армии.

– Вы кто? – спросил я.

– Чарлз Джейкобс.

Имя показалось мне знакомым. Он протянул руку, и я тут же пожал ее, потому что уже в шесть лет был вежливым. Мы все были вежливыми – родители об этом позаботились.

– А почему у вас воротник с дыркой?

– Потому что я священник. Теперь, приходя по воскресеньям в церковь, ты будешь встречать меня там. И вечером по четвергам, если станешь посещать собрания БММ.

– Раньше нашим священником был мистер Латур, – сказал я, – но он умер.

– Я знаю. Мне очень жаль.

– Ничего страшного. Мама сказала, что ему не было больно, и он отправился сразу на небо. Правда, он не носил такой воротник.

– Потому что Билл Латур был проповедником без духовного сана. Вроде волонтера. Благодаря ему двери церкви оставались открытыми, когда других служителей не было. Очень похвальное поведение.

– Мне кажется, папа знает о вас, – сказал я. – Он один из дьяконов. И собирает пожертвования. Правда, делает это по очереди с другими дьяконами.

– Делиться – это очень хорошо, – сказал Джейкобс и опустился на колени рядом со мной.