Возрожденный Дракон (др. изд.)

Просеменив к столу, Ордейт развернул один из рисунков. И чем шире он расправлял лист, тем более улыбка его походила на гримасу.

Властитель по-прежнему пребывал в раздражении: зачем сюда явился незваный коротышка?

— Лжедракон забавляет тебя, Ордейт? — съязвил он. — Или тебе просто страшно видеть его?

— Лжедракон? — повторил Ордейт тихо. — Да. Ну, разумеется, это Лжедракон, кто же еще! Кем же иначе ему быть!

Ордейт рассыпался таким душераздирающим смехом, будто залаяла кусачая собачонка, усугубляя нервозность Найола. Порой властелину становилось ясно, что Ордейт — сумасшедший, быть может, наполовину. Но, помешанный или нормальный, сей грибок останется мудрецом.

— Ты что имеешь в виду, Ордейт? — спросил Найол. — Похоже, что с ним ты знаком лично.

Ордейт как бы одернул себя. Он словно вспомнил, что перед ним сам Лорд Капитан-Командор.

— Знаком с ним лично? О да, он мне известен. Имя его Ранд ал'Тор. Родом он из Двуречья, из глуши Андора, и на пути Друга Тьмы он уже так близок к Тени, что сама душа твоя съежится от страха, едва узнав о малой доле его падения.

— Двуречье? — Найол порылся в памяти. — Кто-то уже рассказывал мне о другом юном Приспешнике Тьмы родом из Двуречья. Как-то странно: Друзья Тьмы вновь являются к нам из одного и того же места. Впрочем, везде их достаточно…

— О другом, Великий Повелитель? — промолвил Ордейт. — Из Двуречья? Уж не Мэтрим ли Коутон это? Или Перрин Айбара? С тем они одногодки и ничуть не отстают от него на пути зла.

— Мне доносили, его звали Перрин, — Найол нахмурился. — Так ты говоришь, их трое? Из Двуречья — лишь табак да шерсть. Сомневаюсь, есть ли иной край, живущие в котором люди более оторваны от остального мира.

— В городах Друзья Тьмы вынуждены более-менее маскироваться, — Ордейт скривил усмешку. — Им нужно связываться с другими, через чужаков, пришедших из иных мест и уходящих в чужедальние края, оставлять весточки об увиденном. Но есть еще удаленные от городов скромные деревеньки, чужаки заглядывают в них редко… Где, как не там, держать оплот Друзьям Тьмы?

— Как же ты разузнал имена тех троих? — прогремел вопрос властелина. — Сразу трое Друзей Тьмы из дальних закоулков, словно из небытия! Не слишком ли жадно бережешь ты свои секреты, Древоточец? Из рукава своего ты вытаскиваешь, как менестрель, все новые сюрпризы!

— Никто на свете не сумеет рассказать тебе все,что есть в его памяти, мой Великий Повелитель, — без тревоги ответил Ордейт. — То, что не сгодится тебе для твоих дел, ты назовешь пустозвонством, уж позволь мне не пустозвонствовать, о Великий! А что касается Ранда ал'Тора, Дракона этого, так он в Двуречье буквально корнями врос.

— Лжедракон он! — сказал Найол с яростью, и увертливый собеседник ответил ему поклоном.

— Разумеется, Великий Повелитель! Забудь мою оговорку.

В тот же миг Найол заметил, что рисунок в руках Ордейта помят и надорван. Лицо человека с клювом вместо носа оставалось бесстрастным — за исключением вечной сардонической усмешки Ордейта, — руки же его конвульсивно теребили пергамент.

— Немедленно прекратить! — скомандовал Найол. Он выхватил у Ордейта портрет и расправил его со тщанием. — Было бы у меня побольше портретиков, я бы дал тебе один из них, специально чтобы порвать. — Часть рисунка размазалась, по груди юноши прошла складка сгиба, но лицо чудесным образом осталось не тронутым нервными пальцами.

— Не гневайся на меня, Великий Повелитель! — Ордейт, не пригасив своей острой улыбки, снова поклонился Найолу. — Но я ненавижу Друзей Тьмы!

Найол продолжал взирать на портрет, исполненный пастелью. Ранд ал'Тор из Двуречья.

— Пожалуй, я должен продумать планы касательно Двуречья. Сразу, как только сойдут снега. Да, пожалуй, так.

— Да исполнится воля Великого Повелителя! — возгласил учтивый Ордейт.

* * *

Карридин в это время брел по залам Цитадели, и выражение его лица заставляло воинов за милю обходить этого человека, хотя лишь немногие предпочитали искать пристанища в чертогах Вопрошающих, если уж по чести сказать. Слуги, спешившие исполнить срочные поручения своих господ, старались схорониться от него за поворотом, а достойные мужи, чьи белые одеяния были украшены золотыми бантами, то есть знаками их высоких чинов, завидев лицо Карридина, сворачивали в боковые коридоры.

Распахнув двери своих покоев и захлопнув их за собой, Инквизитор не почувствовал обычного довольства. Не радовали его ни роскошные ковры из Тарабона и Тира, кипящие сочными красками орнаментов: кровавыми, солнечными, голубыми, — ни фигурные зеркала из Иллиана, ни стол посреди зала, длинный, с тяжелой резьбой, оправленный золочеными листами аканта. Прежде Карридин гордился уже тем, что мастер из Лугарда отдал трудам над узорной резьбой целый год своей жизни. Но в ту минуту Инквизитор словно бы не видел своего достояния.

— Шарбон! — Но камердинер Карридина впервые не явился на зов. Прибирается, видимо, в дальних комнатах. — Да спалит тебя Свет, Шарбон! Где ты?