Возвращение

Я шёл вниз, спотыкаясь. Ступеньки подпрыгивали под ногами, словно бы хотели сбросить, столкнуть меня. Я хватался рукой за облущенные перила. И перед глазами, как ужас, как наваждение, как больной кошмар, стояло припухшее лицо той чужой незнакомой женщины из грязной, как мусорная свалка, квартиры. Женщина эта все так же пристально и внимательно продолжала вглядываться мне в лицо и, казалось, уже начинала меня узнавать... Неужели, узнала?..

Весь заготовленный мною монолог рассыпался на отдельные, теперь никому не нужные и совершенно бессмысленные слова. Все те фразы, что я нес к ней через десять лет своей трудной и непростой жизни, казались мне теперь пустыми и обращенными в никуда. Все онемело вокруг, все притихло, замерло.

Я вышел на улицу, оставив за спиною страшный подъезд.

Мне стало ясно, вдруг, что Таня умерла. Ее нет больше; нет и никогда не будет. Она умерла, чтобы у меня в памяти остаться той доброй красивой девочкой, какой я запомнил ее, и какой я ее видел во сне все эти долгие десять лет. Таня умерла, и вместо нее в опустевшей квартире поселилась грязная, сквернословящая пьянчуга.

Почему? Как это произошло?

Мир вокруг почернел. Не только небо, черной стала земля, черными стали стены зданий, черными стали деревья. Сплошная, беспросветная, пугающая чернота...

Я ожидал всякого и внутренне ко всякому был готов. Я ведь никогда не объяснялся этой девчонке в любви, почти никогда не разговаривал с ней. И я не мог, конечно, ничего требовать, не мог рассчитывать ни на что. Скорее всего, думал я, Таня замужем, у нее дети. И все. Я иду дальше. Но такого...

Два лица выплывали из сгустившейся темноты. Два лица. Лицо юной очаровательной школьницы и лицо опустившейся пьяницы. Я пытался соеденить их в одно - и не мог. Только местами, сквозь жуткие, отталкивающие черты второго лица проступали отдельные, еще окончательно не смытые, черты первого. И тем отвратительнее, тем ужаснее казалось мне это незнакомое второе лицо.

Небо было черным и страшным. Тяжелые тучи побагровели и нависли. Казалось, они с трудом удерживаются, чтобы не выплеснуть на людей все то, что у них накопилось внутри.

Почему не начинается дождь?..

7. Качалкин.

Я снова шёл мимо серых, чужих домов. Всё здесь было тихо и пустынно. Город вымер.

Карман у меня, и я это чувствую, отвисает от тяжести большого браунинга, к носу которого я уже привинтил глушитель.

Вот, словно угрюмая серая крепость, словно тюрьма, возвышается дом, который мальчишкой я ненавидел, боялся и обходил стороной. Здесь живет Витька Качалкин. Дом этот и сейчас, спустя десять лет, смотрит на меня нагло, презрительно, не замечая. Как воплощение вселенского Зла бессмысленного и тупого, надменно уверенного в своей вечности и ненаказуемости.

Полкласса боялось Витьку Качалкина. И еще его дружка - дегенеративного дебила со странной фамилией Чуча. Чуча этот и точно был похож на чучу. Он, судя по виду его прически, стригся не чаще, чем раз в год, и еще реже мылся. Один раз, в туалете, я сам видел, как Чуча, оправившись, подтирал зад собственными трусами. К шестому классу он только научился читать. Читал медленно, с трудом, тяжело шевеля губами. Видимо, чувствуя в глубине души, что он - выродок, Чуча ненавидел всех тех, кого считал нормальнее себя. Драка была его любимым развлечением. Его развлечением и развлечением его друга Качалкина. Чуча в драке любил как-нибудь отличиться: поставить фингал под глазом или выбить передний зуб.

Чучу я бы тоже сейчас навестил. Но, к сожалению, не знаю адреса. Адрес Качалкина я знаю.

Серый дом, когда я подошел ближе, оказался еще мрачнее. Черная дыра подъезда смотрела на меня глухо и угрожающе. Она словно бы предупреждала: если я войду сейчас внутрь, обратно уже не выйду. Хотя все остальное было похоже на советский фильм-агитку об гарлемских трущобах, в которых якобы живут американские негры. Облезлые, выцветшие перила, побитые жизнью, старые ступеньки, окна, на которых светится нищенское тряпье.

Я вошёл внутрь.

8. Встреча.

Сколько раз мне уже приходилось нажимать на курок?

Впервые это произошло в Монреале. Моей мишенью стал бандит и наркоторговец из местной группировки. Я не хотел, но мне пришлось выстрелить. Иначе бы трупом стал я.

Потом - в Торонто. Моя мишень - заместитель начальника полиции. Редкая мразь. Я знал за ним столько грехов, что совесть моя молчала. Здесь были и доля в наркобизнесе, и связь с местной мафией, и членство в масонской ложе, и даже педерастия с педофилией вместе. Канадские мусора тогда, сбившись в злую, тесную стаю, лихорадочно искали убийц. Искали долго, пока не вышли, в конце концов, на меня...