Возвращение

Я уходила всё дальше и видела, как менялся мир вокруг. Ландышевый лес на исходе мая пропал, в тихом золотом свете невысокого солнца по сторонам потянулись луговые просторы полесья в частых купах дубов и вспыхивающих серебром ракит. Прозрачные, желтеющие отмелями, с росчерками стрекоз над быстрой водой, крохотные заповедные реки спешили навстречу, стелились под ноги замшелыми деревянными мостками; летучими черно-белыми кораблями в воздухе, напоенном травами, парили аисты. И то близко, то в отдалении в жужжании пчел вдоль дороги одуряюще цвел шиповник, а ветка моего шиповника из Долины горела в моей руке чистым светом робкой радостной зари. Очарование полесья сменили вересковые холмы в прохладной свежести чуть горьковатого медвяного ветра. Я застыла на миг, вбирая взором лилово-розовое волнующее пространство, что-то сладко заныло под сердцем, и колючий слёзный комок появился в груди. Если бы я не помнила тебя, моя Утраченная, то решила бы, что рай — здесь, в этой розовой чистоте и свежести вересковых холмов. Но даже они не могли соперничать с Тобой, ибо в тебе пребывала Любовь.

На исходе третьего дня пути в тихом, засыпающем сумраке я сладко задремала средь вересковых волн, и во сне ко мне прилетела белая, сверкающая, как снег, птица и ласково коснулась щеки крылом.

— Спасибо, что поняла меня, что пристроила тех, кого я полюбила.

— Розовый свет… — сквозь сон пробормотала я. — Так это… Татьяна Ивановна…

— Прощай! Спасибо тебе.

Сон растворился, и последняя скорбная тень покинула дорогу к Долине. Все мои земные подруги обрели свое счастье, а я… Я брела дальше среди вересковых холмов, и медвяный ветер, напоенный свежестью и солнцем, затих; становилось всё холоднее, вересковые холмы постепенно сменили скалистые хмурые пустоши, кое-где присыпанные снегом, но ветка шиповника в моей руке разгоралась всё ярче. И значит, это тоже был путь к Долине. Вся мозаика времен года была словно смешана чьей-то играющей рукой: из Города я вышла в сентябре, затем вдохнула юный май расцветшего леса, который сменился пышным июльским травостоем полесья, по вересковым холмам в их дикой медвяной красоте я брела, кажется, вне всякого времени, и вот вошла в декабрь, в его суровую заснеженную опустошенность.

Я всё думала о последней лжи Древнего Лжеца, и сердце билось беспокойнее от боли восторга и узнавания и еще — от темной печали, что некогда неповторимый, радующий разноцветьем мир ныне уснул под холодной белой пеленой. Разглядывая его, замерший в зиме, окольцованный ледяным безмолвием, кажется, я догадывалась, какой будет ложь Древнего Лжеца.

Я увидела ее, эту последнюю ложь, когда темные, в искринках мороза, скалы разомкнулись, и мгновенная боль вспыхнула и погасла в сердце, и белое холмистое пространство с робкой, припорошенной инеем прозеленью хвойных лесов и морем цвета светлого нефрита, стеклянно заледеневшим на горизонте, когда всё это невыносимо родное, но заиндевевшее, запорошенное, умершее, вошло в мои глаза, — я увидела и узнала эту ложь, и засмеялась ей в ответ, и, раскинув руки, сбежала с холмистого склона, будто пытаясь обнять землю, море и розоватое вечернее небо.

Здравствуй, моя Утраченная! Я шла к тебе тысячи лет, и наконец обрела тебя, и не верю, что ты умерла. Ты просто спишь под этим снегом, под этим странным, не вечерним и не утренним светлым небом с удивительной Звездой, что загорелась над моей головой, спишь накануне Чуда. А Чудо на твоем пороге, на твоем пороге и Возлюбленный мой, и на пальце моем знаком этого Чуда ясной сверкающей зеленью вспыхивает мой обручальный изумрудный перстень, прежде погребенный в глубине времен, пришедший ниоткуда. Пусть не врёт Древний Лжец, ты не умерла, ты проснешься и расцветешь навстречу Первой Любви моей…

Глава XII

Тихий прозрачный вечер дрожал над Долиной, и всё было переполнено присутствием Предвечного. Оно было во всем: и в мохнатых снежных звездах на ресницах уснувшего Кота, и в перламутровой пустоте дали, мягко касающейся волнистого горизонта. Было зябко, спокойно, радостно, и на сизо-розовом небе одиноко и нежно сияла Звезда. Звезда Того, Кто создал этот мир и тысячи ему подобных.

Укрыв снегом тело Друга, Странник-Принц выпрямился, но снова склонился перед огромной торжественной пустотой неба и вечера, перед тем невидимым и невыразимым, что было возле.

«Вечер вечности… — устало подумал Принц-Странник. — Он наступил, он должен был наступить. Друг умер на моих руках, и моя Долина в снегу, но всё равно спасибо, Предвечный. Я ухожу в радости, Предвечный, и уношу с собой твой мир, как драгоценный камень в груди».

Он не оборачивался, хотя и знал, что безмерная древняя Сила стоит за его плечом, и затрепетал от ее величия, затрепетал, но не ужаснулся, ибо Сила была еще и безмерной Любовью, и теплый взгляд звезды окутывал его приготовившееся к смерти тело.

То дивное Присутствие длилось несколько мгновений, но ему казалось — несколько жизней, а потом ушло, схлынуло, как замирающая волна, и где-то тонко и печально запела птица, и в воздухе запахло капелью и весенним ветром.