Возвращение

— Ты со мной больше не спишь. Даже никогда не приласкаешь. Не разговариваешь со мной. Вечером лежишь как бревно. Когда я ночью просыпаюсь, ты сидишь за письменным столом, а если я подхожу к тебе и спрашиваю, что случилось, ты смотришь на меня страдальческим взглядом. Я две недели жду, когда ты со мной заговоришь, сколько мне еще ждать?

— Не две, а полторы…

Она хотела что-то сказать, но осеклась, махнула рукой, покачала головой и ушла с кухни, а потом и из дома. Она не захлопнула дверь, оставила ее открытой, словно отдавая наш дом на волю ветра, чтобы нас занесло снегом, залило дождем, завалило палой листвой, покрыло пылью, похоронив под нею наш общий домашний уют.

Я прислушивался к ее шагам. Потом я встал, закрыл двери и убрал посуду со стола. Я знал, что был неправ и поступил нехорошо. Я знал, что и в другой раз поступлю так же. Мне было не избавиться от собственной агрессивности, и я отыгрывался на тех, на ком мог отыграться, — на Барбаре и на себе самом. На большой скандал меня не хватало, только на маленькие гадости. Но и в этом случае я могу натворить непоправимых бед.

Я не знал, что предпринять, что делать с Барбарой, с самим собой, с начавшимся воскресеньем. Я угодил в ловушку и не знал, как из нее выбраться. Я сел на балконе, слушал, как зазвонили колокола к началу церковной службы, слушал, как они звонили через час, после ее окончания. Я уснул, проспал несколько часов, проснулся с онемевшими от долгого лежания руками и ногами, встал и принялся готовить ужин, хотя для этого было еще слишком рано. Мне хотелось, чтобы наступило время ужина, чтобы вернулась Барбара и чтобы мы вместе сели за стол.

Она пришла довольно поздно и держалась замкнуто. Однако она выслушала все, что я ей сказал о моей раздражительности, обиде, разочаровании, агрессивности и о той ловушке, в которую я попал, а когда мы легли в постель и я потянулся к ней, она меня не оттолкнула. Ее объятия были сдержанными, но, когда мы уже стали засыпать, она снова обняла меня. Я был безмерно рад. Одновременно я понимал, что не выкарабкался из своей ловушки, но должен из нее выбраться, если хочу, чтобы у нас все ладилось.

18

Мы больше не ссорились. Я агрессивно реагировал абсолютно на все: на порвавшиеся шнурки, на дворники, плохо очищавшие ветровое стекло машины, на пассажиров, толпившихся на ступенях вокзала и мешавших выходу на перрон, на секретаршу, забывшую написать письмо, на собственные руки, которые никак не могли справиться с тем, чтобы заменить ремешок на часах. Иногда мне казалось, что я лопну от злости на отвратительные, коварные мелочи жизни. Однако моя агрессия не распространялась на Барбару. Мы спали вместе, ласкали друг друга, разговаривали.

Однажды в издательство пришла мама. Она еще ни разу здесь не появлялась, и она подчеркивала этот факт, всему удивляясь и восторгаясь, чтобы отодвинуть объяснение причины, по которой сюда пришла. Наконец мы сели у меня в кабинете и стали пить кофе.

— Да, он сказал мне, чтобы я после войны приехала сюда и что он тоже сюда вернется. Иначе я бы не поселилась в городе, сразу уехала бы куда-нибудь в маленькую деревушку или на хутор.

Она надолго умолкла, я ее не торопил. Она пришла ко мне, потому что считает это своим долгом, и этот долг она выполнит.

— Осенью сорок шестого он вернулся сюда. Не знаю, как он меня разыскал, но ведь он нашел меня еще в Бреслау, это у него всегда получалось. И он предложил мне сделку: если я подтвержу, что он умер, то он готов сделать так, чтобы его признали моим мужем и твоим отцом, и в Швейцарии у меня будут свекор и свекровь, а у тебя дедушка и бабушка. Я согласилась на его условия, согласилась ради тебя, и ради себя тоже, написала его родителям, что видела, как его застрелили, и что нашла при нем письмо, которое прилагаю к своему письму. В этом письме он сообщал своим родителям, что мы поженились.

Она посмотрела на меня холодным взглядом, но я заметил, что она не только меня старается удержать от проявления эмоций, но и сама стремится не обнаружить свои чувства. Потом она позволила себе слегка улыбнуться.

— Теперь ты понимаешь, почему я не хотела встречаться с твоими дедушкой и бабушкой?

— Почему отец захотел исчезнуть?

— Он сказал, что ему грозит опасность, он хочет избежать ареста, вынужден прятаться, намерен эмигрировать. Я ему не поверила: человеку, который в самые последние месяцы войны расхаживал в твидовом костюме, голубой рубашке и галстуке в крапинку, не может угрожать опасность. Правда, когда он появился у меня, на нем были какие-то обноски мундира.

Она пожала плечами.

— Он пробыл здесь два-три месяца, точнее, десять недель, а однажды вечером, вернувшись домой, я его не застала

— Он знал меня?

— Когда я была на работе, он сидел с тобой. Он редко выходил из дома. Он ждал, когда ему сделают фальшивый паспорт, визу, билет на пароход, не знаю, чего он ждал. Он сидел дома, присматривал за тобой и писал романы. Я их продавала, и таким образом мы зарабатывали немного денег.

— Он меня знает!

Я пришел в такую ярость, что не знал, что с собой поделать.