Возвращение

"Как вы относитесь к музыке?"

"К музыке?"

"Да. Я хочу сказать - любите ли вы музыку?"

"Смотря какую".

"Я хочу сказать, настоящую музыку".

"Настоящую люблю".

"У меня предложение..." - проговорила она и остановилась. Кельнер приблизился со своими дарами.

"Ого!" - сказал я.

Она поблагодарила официанта кивком, он зашагал прочь походкой манекена. Я чувствовал себя в мире кукол. Одна из них сидела напротив меня - с фарфоровой кожей, слегка скуластая, с узким подбородком, в пышной прическе семнадцатого столетия. Под широким струящимся платьем целлулоидное тело, должно быть, обтянутое розовой материей.

"Здесь неплохо готовят, надеюсь, вам понравится.- Она была уверена, что я не только не был, но и не мог быть никогда в этом заведении. Она подняла бокал.- Prost... э-э?.."

Я назвал свое имя.

"А как зовут меня, вы, надеюсь, не забыли. Представьте себе, я догадываюсь, о чем вы думаете!"

"О чем же?"

"Вы думаете: кругом искусственные люди, все у них рассчитано, подсчитано, и живут они рассудком, а не по велению сердца... Ведь так? Русские очень высокомерны. Я хочу сказать... Вероятно, западная психология..."

Она умолкла, закуривая сигарету, подала знак официанту принести кофе. Выпустила дым к потолку.

"У меня на сегодня абонемент. Мой муж, знаете ли, равнодушен к музыке".

Я мог бы возразить, что и я, пожалуй, равнодушен к музыке, если музыка равнодушна ко мне. Если же нет...

Мне не пришлось долго ждать в фойе, баронесса явилась, оживленная, издающая еле ощутимый аромат духов, и некоторое время погодя мы оказались в высоком сумрачном зале, где, впрочем, изредка приходилось мне бывать. Огромная тусклая люстра под потолком обливала мистическим сиянием ряды публики, колонны вдоль стен и гобелены с подвигами Геракла. Свет померк. Пианист появился, встреченный аплодисментами. Пианист играл "Адажио си-минор", удивительную вещь, от которой невыносимо тяжко становится на душе и оставшуюся без названия: может быть, начало какого-то более крупного произведения, которое Моцарт так и не написал, увидев, что уже все сказано, что дальше могут быть только молчание, терпение и покорность судьбе. И в самом деле, зал безмолвствовал, когда музыкант, уронив руки на колени, опустил голову; потом раздались неуверенные хлопки.

Что-то происходило со мной, к стыду моему, что-то заставившее меня разомкнуть уста; я совсем не был расположен вести светскую беседу и охотно распрощался бы с баронессой, поблагодарив за доставленное удовольствие; вместо этого ни с того ни с сего сказал, что музыка всегда напоминает мне Россию. "Только музыка?" - спросила она. Да, музыка - и ничего больше. Сеялся мелкий дождь, она сунула мне ключи от машины, я принес зонтик, и мы побрели в Придворный сад. Сидели там, подстелив что-то, на скамье в открытой ротонде с колоннами, и город церквей и сумрачных башен, в призрачных огнях, влажной паутиной обволакивал нас. Город, сотканный, как некогда было сказано, из вещества того же, что и сон.

Она спросила: откуда это?

"Шекспир. "Буря"".

"Мне кажется, у него сказано иначе..."

"Какая разница!"

"Вы в это верите?"

"Во что?"

"Вы верите в сны?"

"Госпожа баронесса..." - начал я.

Она поправила меня: "Света-Мария".

"Пусть будет так... Давайте внесем ясность. Я благодарен вам. Вы проявили ко мне необыкновенное внимание. Но мне кажется, вы принимаете меня не за того, кто я на самом деле..."

"Кто же вы на самом деле? - спросила она, закуривая; я отказался от сигареты.- Вы молчите".

"Мне трудно ответить".

"Хорошо,- сказала она,- я попробую ответить за вас. Если я не права, вы меня поправите. Я действительно приняла вас не совсем за того, кем вы, по-видимому, являетесь. Из чего, однако, не следует, что я разочарована..."

"Спасибо".

"Я приняла вас даже за двух разных людей. Когда вы пожаловали к нам... с вашим коллегой... я подумала: этого не может быть. Это другой человек. Но это были вы. Я не знаю вашей среды..."

"Пожалуй, в этом все дело".

"Но мне совершенно безразлично, кто вас окружает. Я знаю только одно".

"Что же именно?"

"Что мне придется принимать вас таким, каков вы есть! - сказала она, смеясь.- И вы не должны отказываться... не смею сказать, от моей дружбы, но от моей помощи..."

Я встал.

"О, я не покушаюсь на вашу гордость! Удивительные вы люди! Разве вас не унижает сидение на паперти?.."

"Света-Мария",- проговорил я.

"Да,- она откликнулась неожиданно глубоким, грудным голосом.- Вы хотите мне что-то сказать?"

"Нам пора прощаться".

"Но до машины вы меня хотя бы доведете?"

XIV