Возвращение

Они приехали. Что же, Эмма Урих была мила. Существо юное… и никакое. Которое может стать всяким, влиться в любую форму; своего, хотя бы «предсодержания», в ней не было. Впрочем, уже была агрессивность безликости к чему-то иному. Герцен воспринял бы этот брак сына как свое поражение: он означал бы «отдать его здешней жизни навсегда». В Швейцарии Саша и без того начал терять связь с русской средой.

Александр Иванович едва узнал при встрече сына. Он стал очень красивым и слегка чужим, немного растерянная его улыбка — он также не вполне узнавал все вокруг — становилась вдруг заносчивой и самолюбивой; сын, пожалуй что, не хотел полностью внутренне сливаться со своей семьею.

Чего хотел бы Александр Иванович для него? Он всегда осуждал идеал: быть профессором в Швейцарии; мечтал, чтобы после окончания университета Саша побывал в России, и старался удержать на расстоянии духовную связь с ним. Не раз напоминал ему: «Сын, писать мне — у тебя должно быть религиозным чувством исповеди, контроля!» Многое удалось, сын серьезнее и глубже своего окружения, в котором стремится ассимилировать… Он еще не понимает сам себя, надежда — что поймет.

В его письмах к Саше любимыми словами Герцена были «широта» и «шире».

«…Вот, что хочу я сказать тебе, Александр, учитывая, что ты взрослый. Не вижу из писем, чтоб ты сверх занятий физиологией читал что-нибудь дельное. Без чтения не может быть настоящего образования: ни вкуса, ни слова, ни широты понимания. Наличие «общего», философского взгляда рождается на основании осведомленности в главнейших проблемах не только своей науки. Твои письма сейчас сложны по фразе и вычурны. Учащиеся вообще пишут сложнее, чем выучившиеся. Обрати внимание на своего же почтенного Фогта. Он видный ученый — и скорее можно упрекнуть, что прост, есть у него даже несколько лекций по физиологии для дам.

…Большая легкость прощать себе… Ты приходишь исподволь к недовольству собой. Это шаг для выхода из нравственной неопределенности.

…Читаю сейчас Байрона, Гёте, Пушкина, Шекспира. Не трата ли это времени? Как Гамлет, Фауст прежде были шире меня, так и теперь шире, несмотря на то, что я уверен в своем расширении. Нет, я не оставлю привычки перечитывать: по этому я наглядно измеряю свое возрастание, улучшение, падение, направленье. Чтоб поймать свою душу, когда она начнет сохнуть.

…У тебя же нет той корневой привязи, которая дает национальную физиономию, окраску, устремление. Если б ты внимательно прочел то, что я пишу, ты не сказал бы такую пошлость, что Александр II «дал импульс» и что он может «остановить», то есть что не внутренние силы страны вовлекли его в освобождение крестьян!»

Александр Иванович шлет Саше обращенное к нему «Былое и думы»: «Пусть наша истина достанется тебе не мучениями, а по наследству…» Регулярно отправляет ему выпуски «Колокола». Тут было стремление увести сына от приверженности только физиологии, в которой Герцен видел скорее ремесло и хотел бы для Саши деятельности, подводил к ней сына.

…Попытка ее будет предпринята Сашей в 1863 году. Он отправится в Швецию с поручением «Земли и воли». (Герцен: «Правильно! Хоть и следовало все-таки спросить совета».) Он выполнял задание добросовестно, но бескрыло. И оно едва не сорвалось по той причине, что сын опоздал на конспиративное свидание… задержавшись в местном палеонтологическом музее. Герцен будет вынужден с огорчением признать, что политическое поприще для него невозможно.

Сейчас же Саша, сияя влюбленностью, бродил с Эммой по Лондону, покупал ей сувениры и сладости. Собирался уехать с нею на остров Тринидад, чтобы работать там медиком. Был строптив и невоздержан в ответах… Александру Ивановичу было бесконечно жаль сына: может быть, со временем из Эммы и выйдет что-то, но на сегодня она пустовата. Да и отец ее, состоящий на колониальной службе в Индии, — плантатор с совершенно соответствующими взглядами. А Саша хочет «прожить жизнь с этой травой»… Герцен желал бы для сына союза, полного духовности, с общими интересами у обоих. «Жить только сердцем — это крах!» Мечтал, чтобы у детей не было своего Гервега.

Ситуацию разрешили родители девушки. Приехав познакомиться с домом жениха, они нашли, что здесь нет порядка. Да и Саша уже рассорился с избранницей. Надерзил же он в эти месяцы на несколько лет вперед.

Непросто было и с младшими.

Семья жила теперь в Борнемуте. Название пригорода означало «орлиное гнездо». Поселились, главным образом, из-за названия. Довольно неудобный дом. Но с садом. Стоял ясный летний день. И девочки лежали на траве. Вдруг Ольга стала швырять книгу, что считалось в их доме кощунством… И Тата как старшая собиралась поймать сестру, чтобы отнять книгу.

В аллее появилась Наталия Алексеевна — у всех скованные лица. Еще ничего не было сказано, но в огромных темно-серых глазах Таты появились слезы. Что же… да… Дети (включая малышку Лизу, и даже прежде всего она) очень талантливы и независимы, и с ними сложно…