Возвращение

— Буду пытаться. Перебарывая привычное уже безверие, разор, воровство… Из всего этого нас спасет весьма простое чувство, которое зовется по-русски довольно мудрено: гуманность. Звучит непривычно. Да спасемся только ею. Мы не погибнем! Больше тяготения к силе, чем к концу… а во-вторых, такова моя вера.

Однако дела в его владениях покуда неважны.

Тучков сказал:

— И вправду, не вернее ли заставить и погнать на пашню, не спеша с договоренной платой за полусделанное и сделанное в насмешку помещику? Должно же быть и самолюбие у владельца!

— Да ведь… Алексей Алексеевич, бьетесь же вы со взяткодателями и расхитителями в уезде — конца им не видно и ощутимого результата тоже, кроме вреда себе, и есть только один резон: что иначе не можешь! Единственный резон у человека порядочного: пусть я один таков, да таков!

Тучков буркнул:

— Разве что… — Глянул усмешливо и одобрительно. — Конца не видно, это верно. В своем доме и то не покончу. Перед отъездом обнаружилось… Елена! Да где ж ты? Приди сюда, расскажи! Она обнаружила, хвалю.

Снова явилась Елена. Уныло перечислила покражу из кладовой: ряпушки копченой три сотни, ящик сардинок, сыр и душистого мыла двадцать кусков… да десять коробок с чинеными перьями. (Последнее — уж совсем не ясно, зачем взяли.)

— Иди, — махнул рукой «генерал». — Все это растащили дворовые. Ну а приказчик Хлындин прихватил в виду их отъезда поболее того… Затеяно было разбирательство, да лжет он. Ведь они знают, что кипятком их не станут поливать, а батоги и перенести можно! — рассказывал Тучков.

Предстала в яви картина следствия. Меланхоличный молодец роняет, что, мол, неведомо ему и как, мол, прикажете… Крадено — но нет того чувства, что это несправедливо, даже вроде бы тень удовольствия у него на лице. Заискивающий — и меланхолический…

— …Приказал я оставить его без зипуна зимой, покается — так отменю, — завершил повествование Алексей Алексеевич.

— Да разве… послушайте!..

— Ведь с ними нельзя иначе — вы, отец мой, Александр Иванович, еще не владели!..

«Да… — думал опустошенно Герцен после долгого чая, — покуда вы с ними так — иначе нельзя, и долго еще после того… Как возможно, чтобы по-другому? — привычно всем стало думаться. Таков российский либерал — все вперемешку: и мелочное, и великое; и «шкуру спустить».

Славный он человек и редкий, думал дальше Александр, но что делает с людьми российская жизнь, видно в каждой его черте. И таковы даже наши лучшие, сегодняшние.

Воспитывают — идеи? размышления? литература? Нет, еще и привычки, то, что было веками общепринятым, а также то, что называется «средой»; самая кровь в каждом из нас необходима другая — чтобы переменилась жизнь! Изменяемо ли все это?..

Он пессимист? Нет — напротив. Подлинный оптимист видит уязвимые места, чтобы направить туда усилия, работать.

Покоя же нет. Даже здесь, в благословенном краю. Пусть это будет у Натали…

Его же счастье называется как-то иначе, сложным именем. Он пока не знает, как его окликнуть. Но чувствует, что оно существует.

Происшествие, случившееся с ним и Натали в Неаполе.

Здесь также шли митинги. И, вернувшись с одного из них, он застал жену в отчаянии.

— Не подходи ко мне — я преступница! Я потеряла все наше состояние…

Она вышла утром на набережную, держа в руках бумажник с денежными документами, боялась оставить их в гостинице. Ее подхватило уличным шествием, и какие-то приглядывавшиеся к ней личности оказались рядом. Ее притиснуло к ограде парка, минута — и она без бумажника…

У жены было что-то вроде нервной горячки. В бумажнике находились банковские закладные и документы на подмосковное Покровское. Все они на имя Луизы Ивановны, она — наследница Яковлева.

Герцен сказал:

— Ничего. Что же… В самом крайнем случае я прокормлю всех нас.

Положение, однако, было серьезным: с семьею за границей и без средств. Необходимо было действовать.

Он дал объявление в газету. Неделя прошла без отклика. С неаполитанскими знакомыми он пошел в порт и таверны и, собирая грузчиков, бродяг, матросов, объяснял им, что пропавшие бумаги — иностранные и именные, можно только обездолить владельцев… Он уплатит вознаграждение тем, кто вернет документы.

Неизвестный человек через несколько дней передал швейцару гостиницы, чтобы Герцен явился тогда-то в район ночлежек Тороти. Александр отправился. Не столь уж безусловно надеясь вернуться обратно… Последовали многоступенчатые переговоры с бродягой, с торговцем рыбой и с лодочником; с него взяли слово, что он ничего не сообщит полиции. Да это было бы бесполезно, понимал он.

И вот на зловещем пустыре он отдал деньги молодому человеку с крутыми бронзовыми кудрями и властным взглядом, атлетически сложенному и почти нагому, прикрытому лишь неким обрывком парусины. Наконец на выходе с пустыря Герцену вернули документы.

Его поразило веселое и смелое достоинство того человека — нищего ли, контрабандиста, вора… (Происшествие оказалось связанным с заветными герценовскими мыслями.)

Они возвращались теперь в Рим, по дороге останавливаясь в Милане и во Флоренции — городе Микеланджело, Рафаэля и Леонардо, родине Возрождения.