Возвращение

Тихое зимнее солнце побережья было как тот же исцеляющий свет. Они остались сейчас почти наедине. Луиза Ивановна с Колей и его учителем уехала навестить в Париже Машу. Машенька стала женой Адольфа Рейхеля, и у нее родился сын Александр.

Им было уютно в их уединении. Ощущение покоя и света исходило и от пробуждающегося по весне приморского края. Нежность и жалость наполняли их души. Есть какая-то щемящая нота у раненой любви…

Надежду вселяло даже то, что новый их дом — Дуйса — был не похож на прежнюю башню, увитую жестким плющом, теперешний их дом напоминал продолговатую шкатулку, а за ним тянулся ступенчатый сад на взгорье. В нем сейчас зацвел миндаль. И впереди было целое — солнечное и штормовое в этом году — лето. Жить стало хорошо и можно.

Все же с наступлением осенней поры, тех месяцев, когда Александру было особенно нестерпимо в прошлом году, неясное беспокойство вновь стало порой сжимать его сердце: все не могла отойти болевая память о минувшем…

А затем вдруг начали приходить новые письма от Гервега — не удивительно ли?! — с прежними притязаниями на дружбу. Солидарно с Натали они не ответили на них, но письма вселили в него теперь уже более отчетливую тревогу. Скверно было уж то, что т е, грязные шуты, вновь вспомнили о них с Натали. Герцена стали томить темные предчувствия. Он не безоговорочно, но верит в них: как всякому много испытавшему человеку, ему знакомы минуты неясного предощущения беды… Происхождение их хоть и не легко, но возможно объяснить. Новое страдание обычно приходит по уже проложенному следу, на котором все обожжено в душе — медленно заживляется, но зарубцуется ли вполне? И оттого болезненно и чутко реагирует на призрак новой боли, точнее, чем разум, угадывает ее вероятность, приближение. Увы, столь обилен ранящим сегодняшний мир…

Слишком туго захлестнулось. У Александра появилось предощущение трагического исхода.

Не обмануло сердце… Последовало одно за другим.

16 ноября возле Гиерских островов погибло судно, идущее в Ниццу из Марселя. На нем ехала Луиза Ивановна с Колей, с горничной, немецкой племянницей и Иоганном Шпильманом. Герцены с нетерпением ждали их прибытия, на столе уже были разложены игрушки и подарки для Коли. Море штормило не больше обычного в эту пору. И мать прислала с дороги такое веселое и довольное письмо…

Ночью их пароход (тогда говорили «пироскаф») столкнулся с другим, и тот расколол его на части.

На следующий день рыбаки привезли среди первых спасенных почти бесчувственную, с размокшими русыми локонами племянницу Луизы Ивановны и ее горничную. Они провели ночь на прибрежных камнях в полосе прибоя. Ничего не знали о судьбе остальных…

Александру было, пожалуй, все же легче: он ездил и пытался искать их по островам и рыбацким деревушкам. Натали же не могла отправиться с ним, слишком ослабев от нервного напряжения в первую ночь без вестей о пропавших. Каково же ей было потом ожидать известий о них в течение еще десяти суток…

В больницах и в домах у рыбаков Герцен разыскал всех спасенных и расспросил их. Под конец встретил среди них очевидца, положившего конец надеждам. Тот вспомнил, как на рушащейся палубе Луиза Ивановна отталкивала молодого учителя Шпильмана: не смейте меня, спасите одного ребенка! Всех их оглушило и захлестнуло волной.

С этого дня Натали почти не вставала с постели, уже не выздоравливала…

Шли месяцы. Чтобы как-то развеяться, Александр отправился сопроводить домой свою немецкую родственницу, девушка долго была в нервном шоке.

Он встретил в Берне Николая Сазонова. И тот заговорил с ним на набережной: между фраз о погоде, как общеизвестном — о том, что все здешние в значительной мере понимают Герцена, да! Но все же нельзя насильно удерживать Наталию Александровну, скрывать ее от Гервега!

— Послушай, все равно она поклялась приехать к нему, как только ты немного успокоишься. Я сказал Георгу, — продолжал Николай Иванович, — что буду в этой ситуации душой на твоей стороне. И все же больше всего я люблю справедливость… Поэтому, Александр, не годится не отпускать женщину к любимому человеку! Я и сам всегда искал откровенных чувств и не отступал перед каким-либо следствием страсти, из-за чего было прослыл… — не успел закончить фразу Сазонов. Герцен с застывшим лицом зашагал в гостиницу.

Он думал: безусловно месть Гервега! Болтать, чтобы отомстить женщине… Однако новая рана пришлась на еще не зажившую прежнюю. (Могла ли она когда-нибудь окончательно затянуться?) Была ведь память о скрытности Натали… Нельзя поэтому сказать, чтобы он совсем не поверил услышанному…

Наконец он снова в Ницце. Сама здешняя природа, солнечные и снежные вершины вдали, зелень и плотные тени средиземноморского побережья действовали сейчас давяще на него, униженного, уничтоженного.

Их разговор с Натали имел новый для них оттенок безысходности.

— Лучше мне умереть… Твоя вера в меня разрушена, — говорила она. Это были не пустые слова. Она истаивала в легочном жару. У ослабевшей и потерявшей жажду жизни, у нее в отсутствие Александра, несмотря на теплую погоду, начался плеврит.