Возвращение

– Неправда. – От его прикосновения по руке пошло тепло. – Просто я ему благодарен. Он спас меня и помог вытащить из Программы тебя. Его трясли следователи, но он не назвал наших имен. Мы перед ним в долгу, не говоря уже о том, что без его помощи ты загремела бы на лоботомию…

Я скрестила руки на груди.

– Знаю, знаю. – Меня коробило от разговора о последних часах в Программе. Даже когда меня расспрашивали дознаватели, я сослалась на то, что из-за сильных лекарств якобы не помню подробностей побега, и предложила просмотреть записи Программы, которые доктора скорее всего уничтожили.

Джеймс помолчал, давая мне остыть, и переменил тему. С недавних пор у меня возникло новое хобби: предаваться воспоминаниям.

– Это было однажды вечером, – начал он с интонацией доброго сказочника, – когда вы с Брэйди готовы были поубивать друг друга. Я говорил, что вы уперлись, но меня, естественно, игнорировали, – сказал он, округлив глаза. Я улыбнулась – мысль о брате окутала меня словно теплым одеялом.

– Из-за чего мы ссорились?

– Из-за меня, из-за чего ж еще! Ты была против, чтобы я остался ночевать, потому что обещала зайти Лейси, а я типа слишком наглый, чтобы со мной нормально общаться. Брэйди парировал, что по Лейси тюрьма плачет, а я – беспроигрышный вариант. В общем, слово за слово, и разгорелся скандал.

– И кто кого переспорил?

– Я, конечно, – засмеялся Джеймс.

Я опустила руки, с улыбкой представляя ситуацию. Я, конечно, этого не помнила, но обожала, когда Джеймс рассказывал. Слава богу, что он все помнил.

– Каким образом?

Он облизнул губы и придвинулся ближе:

– Пообещал быть паинькой, хоть и не без искорки в глазах.

– Хм. – Я взяла его за футболку и притянула ближе. – Я знаю этот взгляд. Ну и что было? Я запросто позволила себя уговорить? Это на меня не похоже.

– Это вообще не в твоем характере, – прошептал он, коснувшись губами моих губ. – Тогда-то я и понял, что ты меня любишь, и начал оставлять тебе записки. Я убеждал себя – хочу, чтобы ты меня за них отчитала, а на самом деле мечтал лишний раз с тобой поговорить.

Я поцеловала его – легко, игриво. Теперь у нас есть время – не нужно убегать, мы свободны.

Но тут в кармане зазвонил мой сотовый. Джеймс застонал и попытался отобрать его у меня, не прерывая поцелуя. Когда я все же заполучила телефон, то увидела, что звонит мать.

– Как чувствует. – Джеймс с размаху уселся в свое кресло, лукаво поглядывая на меня.

Я засмеялась и ответила на звонок:

– Да, мам, что случилось?

Джеймс снял машину с тормоза, и мы, минуя пастбище, поехали дальше по пасторально-мирной, петлистой дороге.

– Детка, – расстроенно сказала мать, – я забыла, что ты мне сказала. Ты хотела, чтобы я купила тебе мак-н-чиз? Но это же ужасно вредно!

– Я по нему ужасно соскучилась, сто лет не ела. – С тех самых пор, как убежала с мятежниками. Мне казалось, я этого в жизни не забуду, хотя подсознание активно старалось заглушить воспоминания.

– А отец хочет свиные отбивные! Ладно, подам эту дрянь на гарнир… А, вот он! – В телефоне зашуршало. Я нетерпеливо постукивала ногтями по дверце машины.

– Что-нибудь еще? – спросила я, желая побыстрее вернуться к прерванному занятию.

– Нет, все, – радостно сказала мать. – Передавай привет Джеймсу, и приезжайте домой к шести.

Я согласилась, нажала отбой и посмотрела на Джеймса.

– Хоть бы она перестала лезть из кожи вон, – бросила я практически беззлобно. Когда я вернулась домой сразу после разразившегося скандала, родители не знали, куда деваться от внимания прессы и ужасов, о которых рассказывали очевидцы: в новостях крутили несколько интервью. Понадобились месяцы психотерапии – нормальной! – чтобы я перестала винить родителей, а затем они долго учились не винить себя. Сейчас мы вроде как помирились.

– Ну, она старается, – сказал Джеймс, не сводя взгляд с дороги. Родители помогли ему купить небольшую стелу на могилу, и Джеймсу стало немного легче, но его все равно мучает, что отец умирал один. У каждого из нас свой крест. Джеймс живет у нас, в комнате Брэйди, но скоро мы съедем и будем жить отдельно. Родители, конечно, достают, но я обещала остаться дома на год. Мне их не хватало – в смысле, не хватало родителей, которые у меня, наверное, были.

Погода была чудесная, но Джеймс сидел молча, видимо, обуреваемый мыслями об отце. Мне не нравится, когда он подолгу молчит и думает о том, чего я не помню. Иногда он кричит во сне. Это побочное действие Панацеи, вернувшей и трагические воспоминания. Ничего, несколько дней Джеймс проходит молчуном, а потом мы все обсудим. Помнить не всегда легко, это я уже поняла.

– Расскажи мне что-нибудь еще, – тихо попросила я.

Уголок рта Джеймса изогнулся:

– Невинное или что-то неприличное?

– Давай невинное, – засмеялась я.

Джеймс задумался. Улыбка стала печальной.

– Про выходные, когда мы жили у реки в палатках в компании Лейси и Миллера.

При звуках этих имен во мне плеснулась скорбь, но я все равно буду слушать. Джеймс осторожно посмотрел на меня, как бы спрашивая, можно ли продолжать. Я кивнула.