Возвращение

В Нью-Орлеан по-прежнему приезжают веселиться. Не хватает только лошадей. Старый Нью-Орлеан живет ночью. До обеда в его кварталах безлюдно, как у нас утром Первого января. Утром у старого Нью-Орлеана похмелье. К вечеру он снова трезвеет, а к ночи оживает. Люди переходят от кафе к кафе, от джаза к тяжелому року, от стриптиза к стриптизу, от секс-шопа к секс-шоу… На улицах, как на Арбате. Только вместо пирожковых — стриптиз, а вместо вышибал — зазывалы. К нам подходит сутенер.

— Чем могу быть полезен?

— Спасибо! Мы из Советского Союза.

На этот раз трюк не удался.

— Ну и что?! — удивляется сутенер. — Разве советскому человеку не нужна женщина?

— Нужна, — гордо отвечает Юрка. — Но советский человек найдет ее сам!

ПОРТ-АРТУР — это прощание с Америкой. Хотя впереди еще неделя гастролей, но в Порт-Артуре мы прощаемся с Юркой. Значит, на этом американская Америка для меня закрывается. Впереди опять Америка советская. Эмигрантская.

На прощальный вечер Юрка решил пригласить в ресторан своих друзей.

Француз Джанги. Стареющий плей-бой. Шутит, не переставая. Когда за столом кончаются темы, начинает играть на кромках бокалов. При этом сам смеется больше других. Он тоже врач. Не так богат, как Юрка. Но любит Юрку настолько, что готов с ним ехать туристом даже на его перестраивающуюся Родину.

Канадец Мишель. Плей-бой в расцвете. Он серьезен. Противовес Джанги. У него лучшая в Порт-Артуре коллекция книг. Вернее, библиотека. Поскольку он их читает, а не копит. Хорошо знает Чехова, Достоевского, Толстого… Первый человек в Америке, который знает, кто такие латыши и что делал Ленин в Шушенском.

С нами за столом две девушки. Одна — вечная невеста Джанги. Она молода, красива, и, как подобает вечной невесте, грустна. Всю веселость Джанги забрал себе.

Вторая — наоборот. Веселее Джанги. Никогда у американцев не бывает таких счастливых лиц, как после удачных сделок. Сегодня ей повезло. В свободное время она выкупает из тюрем заключенных, у которых не оказалось с собой денег заплатить за себя, и нет родственников, готовых дать за них выкуп. Таков ее побочный бизнес. Тюремщики в этих случаях звонят своим людям. Сами тюремщики тоже в доле. Выйдя на свободу, выкупленный возвращает деньги с хорошими процентами. Сегодня моя соседка справа выкупила какого-то крупного мафиози. Получила славную прибыль. Ее лицо светится счастьем сильнее, чем Чикаго перед Рождеством.

А одного из своих друзей-профессоров Юрка на вечер не позвал. На него обиделась вся компания за то, что он решил отпраздновать свой юбилей в закусочной «Макдональдс». Даже американцы посчитали это скупердяйством. Хотя у американцев особые, непонятные нам отношения со своей конвертируемой валютой. Не считается зазорным, если девушка и парень, прийдя в ресторан, платят каждый за себя. После банкета принято всю оставшуюся еду забирать с собой. Выпускаются даже специальные бумажные пакеты. Их называют «пакеты для собак». Скупость и та приобрела в Америке цивилизованный вид. И американцы хвастаются пакетами для собак не меньше, чем своей демократией.

Юрка рассказал друзьям, кто я. Пытался даже пересказать кое-какие рассказы. Естественно, никто ничего не понял. Кроме одного: что мне опасно возвращаться на Родину.

В результате мы весь вечер пили за мое безопасное возвращение, за нашу с Юркой Родину. Отдельно — за гласность и кооперативы. Потом за дружбу с Литвой. Потом тут же за отделение Литвы. За нашего президента с супругой. Наконец, не помню за что… Помню только, что после очередного тоста Джанги — за экономические реформы в России — я почувствовал себя Герценом. И вот что странно! Как только я почувствовал себя Герценом, мне захотелось танцевать. Но разве в Америке растанцуешься по-настоящему? Разве пустишься в пляс, чтобы одновременно получалась и ламбада, и яблочко, и цыганочка вместе с барыней?!

Как во всех дорогих ресторанах, оркестр играет сдержанно. С темпераментом Балтийского моря зимой.

Джанги подходит к хозяину ресторана, итальянцу. Просит его разрешить Юрке хоть пять минут поиграть на рояле. Хозяин сначала не соглашается. Джанги его уговаривает.

— Не больше пяти минут! — строго предупреждает хозяин.

Я вижу, что Юрка ждал этого момента. Он садится за рояль. Уже по первым аккордам я чувствую, что у него сохранился тот же размашистый музыкальный почерк. Только играть он стал мудрее.

За его аккордами теперь и тревожное ожидание отъезда из России, и долгая неуверенность в будущем, и нищета лагерей для эмигрантов, и шесть лет учебы с не раз пересдаваемыми экзаменами, и неожиданное богатство, и… воспоминания о солнечной дорожке Балтийского моря, Рижское взморье, волейбол, музыка…

Хозяин оркестра подходит к Юрке, о чем-то спрашивает его. Юрка кивает. Подсоединяется бас-гитара, саксофон, ударные… Оркестр ожил. Ресторан встряхнуло, как будто весенняя буря разломала лед.

«Очи черные, очи страстные…»

Американцы растанцевались, и я бы даже сказал, расплясались так, словно и впрямь понимали, что «очи страстные»!

Теперь уже хозяин ресторана подходит к Юрке:

— Вы кто по национальности?