Возвращение

И я начал. В первый день больше пяти раз даже не смог отжаться, чего уж говорить о более сложных упражнениях. Растяжку забросил давно, еще в СИЗО, надо заставлять себя, форму вернуть жизненно необходимо. Я так-то уже прикинул, что если решу выйти из зоны с шумом, то это как раз не проблема. Во время допросов у начальника колонии я срисовал, что у конвойных в кабинете, кроме одного пистолета на троих, оружия нет, в соседнем помещении было, конечно, вроде даже ППШ заметил, но вот в кабинете нет. Ой, блин, а ведь у самого начальника тюрьмы наверняка ствол в ящике стола лежит, то-то он туда косился во время допроса.

Через три дня в первый раз вышел из карцера. Да, это было нечто. Глаза слезятся от дневного света, кожа задубела, кажется, на улице даже теплее. Карцер представлял собой бетонную коробку, залитую прямо в земле, как дот, так как выходя я шел по ступеням вверх. Сверху этакий погреб был присыпан землей, да, можно сказать, землянка, только бетонная. На улице дали ведро с водой, умылся. Намочив нательную рубаху, протер тело, по хрену, что на улице декабрь, воняло от меня так, что… Нехорошо воняло, в общем. Правда, это практически не помогло, одежда была как из свинарника. На гигиену отвели минут двадцать, так как все же успел продрогнуть. Блин, не заболеть бы, тьфу три раза! Думал, что готовят к визиту в кабинет начальника, оказалось, простая формальность, тупо загнали обратно. Странно, если хотели сломать, на фига вообще выпускали? Или они теперь пряник решили попробовать, тогда зачем обратно запихнули? Одни вопросы, ответов как-то не находилось. Делать в камере нечего, от слова совсем. Вновь начал отжиматься и тянуть мышцы. Быстро согрелся, жаль, нательную рубаху сейчас не надеть, сырая, когда еще высохнет. Четвертая ночь прошла так же спокойно, как и предыдущие, а вот на пятую я понял, что еще столько же, может, чуть дольше, и я сойду с ума. Нужно что-то предпринять, а проще говоря, валить надо, причем побыстрее.

В карцере я пробыл до Нового года. На праздник меня вдруг выпустили и отправили в отряд, правда, предварительно дав вымыться в бане. В ней, наверное, сегодня общая помывка была, вот меня после всех и загнали. Жара не было совсем, помещение уже порядком выветрилось, но все же было на порядок теплее, чем в камере.

– О, смотрите, кто к нам вернулся! – раздался голос, насмешливый и противный.

– Эй, солдатик, живой? – а это уже смотрящий.

– Как видишь, – просто бросил я, подходя к своему месту.

– Это место занято, – остановили меня, когда я встал возле нар. Парень, лет двадцать шесть, может, чуть больше, сидел на соседней шконке и разглядывал меня.

– А я никому не сдавал свою шконку… – начал было я. В одиночке хоть и было холодно, сыро и мерзко, зато там у меня наконец появилось желание взять себя в руки, так что угрозы со стороны «сидельцев» я не видел.

– Не заводись, солдатик, иди-ка сюда, – пахан качнул головой, подзывая к себе. Я остановился в метре от него и с любопытством наблюдал за реакцией урок. Те как-то, не глядя на меня, начали двигаться, явно давая мне возможность присесть рядом с паханом.

– Слушаю, – не нашел я ничего лучше, чем сказать то, что было на уме.

– Это теперь твое место, – пахан указал на шконку рядом со своей, та уже была пустой, сверху лежало только тощее одеяло.

– С какой радости? – я все еще не мог не ерничать.

– Доброе дело сделал, заслужил уважение. Да хватит уже бычиться, ишь, иголки-то как торчат, словно у ежа! – Блин, они мне еще и «погремуху» теперь приклеят!

– Спасибо за доброе слово, – ответил я и сел.

– Чай будешь? – Чего-то он уж слишком добрый. Подумаешь, какого-то стукача завалил. Кстати, а ведь никому, похоже, ничего не предъявили, да и как это сделать? Тут или всем подряд в камере срок прибавлять, или никого не трогать. Или это пахан о том, что я, можно сказать, его спас от того пера?

Чай у старшего был действительно чаем, а не чифиром. Нормальный такой, черный, пахнет вкусно. На столе быстро оказался кусок сахара, и тощий молодец, один из подручных старшего, ловко наколол его кусочками. Пика у него в руках была хороша, вот ведь блин, как они умудряются прятать запрещенку? Бараки постоянно шерстит охрана, видимо, есть тут у местных жителей хорошие нычки.

– Расскажешь, как жить собираешься? – начался разговор по делу, когда мы с паханом допили чай.

– А как здесь, – я выделил голосом последнее слово, – вообще можно жить? – Удивление на моем лице было, но я старался держаться ровно.

– Везде жить можно, – как-то уклончиво ответил пахан.

– Вопрос, как? – я пытался выяснить, что от меня хочет смотрящий, так как этот интерес явно не праздный.

– Ты свалить хочешь? – спросил он, но это было больше похоже на утверждение. – Не ссы, сук здесь ты сам и вывел.

– Ну уж точно не останусь тут до пенсии. Мне тридцать четыре, я выйду в шестьдесят.

– А мне уже полтинник. Я тут уже три года, в конце войны загребли. Дали пятнашку.

– И? – чуть равнодушно сказал я.