Желание знать, что происходит, придало мне смелости; я подкрался ближе и посмотрел в широкую трещину. Прямо передо мной, в свете висячей лампады, опираясь рукой о стол, за которым сидел Симбри, стояла Хания. Она была очень хороша собой в пурпурной мантии и небольшой золотой диадеме, из-под которой ее волосы волнами сбегали на лебединую шею и грудь. Ясно было, что она нарядилась ля какого-то особого случая, подчеркнув свою природную красоту всеми известными женщинам ухищрениями. Симбри пристально смотрел на нее; и даже в его холодных, бесстрастных чертах угадывались страх и сомнения.
– О чем был ваш разговор? – спросил он.
– Я расспрашивала его, зачем они прибыли в эту страну; мне только удалось выяснить у него, что они ищут какую-то прекрасную женщину, больше он ничего не хотел сказать. Когда я спросила его, красивее ли она, чем я, он любезно ответил – я думаю, то была простая любезность, – что нас трудно сравнивать, она совершенно другая. На это я сказала: хотя и не приличествует мне высказывать свое мнение, все мужчины считают, что ни одна женщина в стране не может соперничать со мной красотой, к тому же я – владычица страны и его спасительница. Сердце мне подсказывает, добавила я, что именно я та женщина, кого он ищет.
– Ладно, племянница, – нетерпеливо сказал Симбри, – мне не хотелось бы слышать о твоих уловках, без сомнения весьма искусных. Что дальше?
– Он сказал: «вполне вероятно», ибо он полагает, что та, о ком речь, возродилась, – и внимательно меня осмотрел, а затем спросил, погружалась ли я в огонь. Я ответила, что меня и сейчас сжигает огонь – огонь мук. Тогда он сказал: «Покажи мне свои волосы», – и я вложила свой локон ему в руку. Он выронил его и из этой сумочки, что он не снимает с шеи, достал длинную прядь – более прекрасных волос я не видела в своей жизни, ибо эта прядь была мягкая, словно шелк, и длиной от моей диадемы до земли. И ни одно вороново крыло не может сверкать так ярко в солнечных лучах, как сверкала эта благоухающая прядь.
«Твои волосы очень красивы, – сказал он, – но, как видишь, они отличаются от этих».
«Возможно, – ответила я. – Таких волос нет ни у одной смертной женщины».
«Верно, – подтвердил он, – та, кого я ищу, отнюдь не смертная женщина».
Несмотря на все мои ухищрения, он больше ничего не сказал, поэтому, чувствуя, что в моем сердце вскипает ненависть против этой таинственной незнакомки, и, опасаясь, как бы не наговорила чего-нибудь такого, о чем лучше было бы молчать, я оставила его. Прошу тебя, загляни в книги, открытые твоей мудрости, и узнай хоть что-нибудь об этой женщине: кто она, где обитает. И поторопись, чтобы я успела найти ее и убить, если смогу.
– Да, если сможешь, – сказал Шаман. – И если она – среди живых. Но скажи, с чего нам начать наши поиски? Да, вот это письмо с Горы, которое недавно прислал верховный жрец Орос. – Он вытащил пергамент из груды бумаг на столе и поглядел на нее.
– Читай, – велела она. – Я хочу прослушать его еще раз.
И он прочитал:
– Выходит, – сказал Симбри, откладывая пергамент, – они отнюдь не случайные странники, их ожидает сама Хесеа.
– Нет, не случайные странники, – отозвалась Атене, – одного из них ожидало мое сердце. По причинам, тебе известным, Хесеа не может быть этой женщиной.
– На Горе живет много женщин, – сухо проронил Шаман, – если женщины имеют ко всему этому какое-то отношение.
– Я, во всяком случае, имею, и я не отпущу его на Гору.