Возвращение Арсена Люпена

– Послушай, – сказала она живо, – послушай, я не знаю, что ты хочешь сказать ей, какую тайну ты хочешь открыть ребенку, которого ты не знаешь. Но я знаю ее и должна тебе сказать следующее: Женевьева – девушка не робкая, но очень чувствительная. Прислушайся к моим словам… ты можешь оскорбить в ней чувства… о которых ты и не подозреваешь и которых ты не можешь себе и представить…

– Да почему такое?

– Потому что она принадлежит к другой породе людей, чем ты… она – с другой планеты… Я говорю в отношении нравственности. Между вами стоит непреодолимое препятствие. Женевьева – существо с самой чистой и высокой нравственностью, а ты…

– Ну а что же я?

– А ты не можешь назвать себя честным человеком.

III

Вошла Женевьева, живая и грациозная.

– Все мои малютки спят в дортуаре, и у меня есть свободное время… Но, бабушка, что это с тобой? У тебя такое странное выражение лица! Неужели тебя все еще беспокоит эта история?

– О нет, – сказал Сернин, – я успокоил вашу бабушку… Но мы разговаривали о вас, о вашем детстве, а о нем, кажется, ваша бабушка не может говорить не волнуясь…

– О моем детстве? О, бабушка! – сказала Женевьева, краснея.

– Не сердитесь на нее, мы совершенно случайно коснулись этого вопроса. Оказалось, что я часто проезжал мимо маленького селения, где вы росли.

– Аспремона?

– Да, Аспремона, близ Ниццы. Вы жили тогда в новом доме, совсем белом…

– Да, – сказала она, – дом был выкрашен белой краской с голубой каймой вокруг окон… Я тогда была очень маленькой, потому что рассталась с Аспремоном в семь лет, но, несмотря на это, я помню все, до мельчайших подробностей. Я, как сейчас, вижу ярко освещенный солнцем белый дом… эвкалипт в конце сада…

– В конце сада были оливковые деревья, и под одним из них – стол, где ваша мать работала в жаркие дни…

– Да-да, это верно, – сказала Женевьева, взволнованная воспоминаниями, – и я играла около нее.

– Да, там я часто видел вашу мать… И сейчас, когда я увидел вас, я как бы нашел ее, но более веселую и счастливую…

– Бедная мама действительно не была счастлива. Мой отец умер в тот день, когда я родилась, и ничто не могло утешить ее. Она часто плакала, и я до сих пор храню маленький платок, которым я вытирала ей слезы.

– Маленький платочек с розовыми рисунками?

– Да, – воскликнула она удивленно, – разве вы знаете?

– Да, я видел однажды, как вы утешали ее…

Она пристально посмотрела на него и проговорила как бы про себя:

– Да-да, мне кажется, я вспоминаю звук вашего голоса, выражение ваших глаз… Она задумалась.

– Так вы знали мою мать?

– У меня были друзья близ Аспремона. Последний раз, когда я ее видел, она мне показалась еще более печальной, чем обыкновенно, более бледной, и когда я приехал опять…

– Она уже умерла, – перебила Женевьева, – да, она недолго хворала, всего несколько недель, а я осталась одна с соседями, которые ухаживали за ней. И однажды утром ее унесли.

В тот же день, вечером, когда я спала, пришел кто-то, взял меня на руки, завернул в одеяло…

– Мужчина? – спросил князь.

– Да, мужчина. Он тихо успокаивал меня ласковым голосом… нес меня на руках… потом в карете, ночью, он укачивал меня… рассказывал сказки… тем же голосом…

Она остановилась и стала снова пристально вглядываться в лицо Сернина, стараясь уловить ускользавшее от нее воспоминание.

Князь спросил ее:

– А потом? Куда же он вас отвез?

– Дальше я помню смутно… Точно, я спала несколько дней. Потом я вспоминаю себя в небольшом городке Вандеи, где я провела вторую половину моего детства, в Монтегю, у семейства Шеро. Очень хорошие люди. Они заботились обо мне как о своей дочери, и я никогда не забуду их нежной преданности.

– Они тоже умерли?

– Да, – ответила Женевьева, – эпидемия тифа унесла их, но я узнала это позднее. Как только они захворали, меня опять унесли, и опять ночью, завернув в одеяло… Но я была уже большая, поэтому я сопротивлялась, хотела кричать, и… незнакомец вынужден был завязать мне рот платком.

– Сколько же лет вам тогда было?

– Четырнадцать… это было четыре года тому назад.

– Вы видели этого человека? Сможете узнать его?

– Нет, я не могла видеть его лица… Он скрывал его, и к тому же на этот раз он не сказал ни слова. Но у меня осталось впечатление, что это был тот же человек, что и в первый раз… То же заботливое отношение, ласковые жесты, осторожность…

– Ну а потом?

– Потом, как и в первый раз, в моих воспоминаниях следует перерыв… на этот раз, кажется, я была больна. Когда я пришла в себя, я оказалась в светлой, веселой комнате. Седая дама, улыбаясь, стояла у моей постели. Это была бабушка, а комната как раз та, которую я занимаю сейчас наверху.

Женевьева успокоилась и закончила, улыбаясь:

– И вот госпожа Эрнемон нашла меня у порога своей двери, спящую, и стала моей бабушкой.

Сернин слушал ее с возрастающим удивлением, которое не старался скрыть.

– А вы ничего не слыхали об этом человеке с тех пор? – спросил он.

– Нет, ничего.

– И вам было бы приятно увидеть его?

– О да, я была бы очень рада.

– Так вот…

Женевьева невольно вздрогнула:

– Вы что-то знаете о нем, быть может…

– Нет-нет, я хотел только…