Возвращение блудного сына

А он остался жить. Военная дорога дышала смрадом горящих танков и тел в них, рвалась оглушительным грохотом танковой пушки, прыгала в триплексах пехотными колоннами, падала осколками в кровавый медсанбатский таз…

После войны он вернулся в Иваново и бобылем прожил там до пенсии, работая в гараже.

…Перед тем как лечь спать, братья спустились в небольшой дворик, зажатый между домами. В темном небе пылали сполохи: где-то далеко за городом собиралась первая летняя гроза. Пахло сиренью.

— Еще одна весна позади! — сказал Малахов. — Говорят, что это — самое неблагоприятное для старых людей время. Какое-то физиологическое объяснение. А я думаю, что мы мрем весной от радости и воспоминаний. Осенью — от тоски, что можем не дожить до другой весны… А теперь вот — снова лето! — продолжал он. — Наверно, ночью будет дождь, смочит зелень. Еще на моей памяти здесь был густой лес, куковала кукушка. Спросил бы сейчас: «Кукушка, кукушка, сколько мне жить?» — да не у кого.

Далекие молнии освещали его лицо, и Бачурину показалось на мгновение, что это блики пожара играют на лице мальчишки, только что поджегшего дом старого Луня.

— Все-таки странно, — Бачурин остановился, повернулся к Малахову. — Все жили, проходила жизнь. Прошел отец, прошла мать, проходим и уйдем мы. Останутся другие — моя дочь, внучка. Но ведь и у них не все будет в радость. Отец с матерью вот думали, что у их детей все будет нормально, а однако же не так получилось, как они хотели. Я иногда думаю в хорошие минуты: «Ну, вроде, все, дальше уж не будет ничего дурного. Хватит, сколько можно?» Время пройдет — и снова… Вот и вспомнишь: «Долго ли муки сея, протопоп, будет? — Марковна, до самыя до смерти! — Добро, Петрович, ино еще побредем…»

— В радости ли все дело? — помолчав, ответил Малахов. — Она — цель, надежда, без которой нельзя жить. Но у жизни должны быть и другие мерки. И себе я отвечаю на этот вопрос так: жили — значит, была в нас нужда…

— А исчезнет она — значит, и нас не станет? Уйдем вместе с памятью?

— Так не бывает. Что-нибудь все равно остается. Есть стихи, я прочту тебе их, послушай:

Если ж неслышно подступит измена,
Хрустнет соломинкой здесь, у виска, —
Кони в попонах, флейта Шопена,
И в синеве облака свысока
Пусть нас проводят. А легкая лира
Под человеческой теплой рукой
Эту, как музыка, молодость мира
Снова поет на реке голубой.

Гроза разворачивалась и заслоняла звезды. Молнии озаряли двор. И нервный, дрожащий свет близких улиц прыгал и отражался в окнах верхних этажей.

_{Художник Н. Горбунов}