Читаем Возвращение Бьортнота, сына Бьортхельма полностью

на наковальне войны. Немало

королевств они захватили,

покуда остров не покорился!

С севера ныне грядет угроза:

ветер войны в Британии веет.


Тидвальд.

То–то продул он нам шею! Так же

простудились и те, кто прежде

эту землю пахал. Поэты

пусть поют, что придет на ум; пираты ж.

пропадом пусть пропадут! Поделом им!

Пахарь убогий скудную землю

потом праведным поливает —

но приходит захватчик злобный,

и ограбленным остается

умереть и ее удобрить,

жен и детей оставив рабами!


Тортхельм.

Этельреда не так–то просто

победить — Виртгеорн равняться

с ним не мог бы; ему не чета он!

Да и Анлаф этот Норвежский

тоже не Хенгест с Хорсой.


Тидвальд.

Надеюсь,

надо надеяться! Подними–ка

за ноги тело: пора в дорогу.

Я под мышки, ты под колени

подхвати его и повыше

подними. Ну, все! Наконец–то.

Тряпку сверху накинь.


Тортхельм.

Негоже

грязным тряпьем покрывать останки;

чистый лен ему подобает.


Тидвальд.

Что ж, покуда другого нету.

В Мэлдоне ждут монахи с аббатом.

Припозднились мы. Залезай–ка!

Плачь, молись — поступай как знаешь.

Я же сяду на перед.


Щелкает кнутом.


Трогай

мало–помалу, милашки!


Тортхельм.

Боже,

ниспошли нам доброй дороги!


Молчание. Слышен только перестук копыт и скрип колес.


Колымага скрипит и стонет

так, что и за сто миль услышишь.


Снова молчание; на этот раз оно длится дольше.


Куда мы едем? И долго ль ехать?

Ночь на исходе, и дрема долит,

и давит усталость. Что же умолк ты?


Тидвальд.

От речей разоренье сердцу;

отдыхал я. Однако глупый

задал вопрос ты. Куда мы едем?

В Мэлдон, вестимо, к монахам. А дальше —

в Эли, в аббатство; путь неблизкий.

Рано иль поздно приедем. Правда,

нынче дурны дороги. На отдых

не рассчитывай. Или решил ты,

что перину тебе подстелят?

Кроме трупа, другой подушки

предложить не могу. Пожалуй,

прикорни на нем.


Тортхельм.

Ну и груб же,

Тида, ты.


Тидвальд.

Говорю я просто — вот ты и взвился.

А скажи я по–возвышенному, стихами —

«главу преклонил я на грудь владыки

возлюбленного, и влагою слезной

обезглавленного омыл я;

так мы странствовали, слившись

воедино — вождь и воин,

преданный раб и повелитель,

У пристани, где приют последний

примет его и упокоит», —

ты бы не оскорбился, Тотта!

У меня и своих немало

дум, забот и сомнений. Дай же

мне покой, помолчи немного.

Жаль мне тебя, и себя не меньше.

Спи, мой мальчик! Мертвый не встанет,

скрип тележный услышав; спящих

беспокоить не будет. Спи же!


Обращается к лошадям.


Н–но, голубушки! Торопитесь!

Ждут вас стойла, овес и отдых:

жадность чужда чернецам элийским!


Телега скрипит и качается. Стучат копыта. Молчание. Вдали появляются огоньки. Из телеги доносится голос Тортхелъма; он в полудреме.


Тортхельм.

Во тьме ночи теплятся свечи,

но гулок хор под холодным сводом:

то панихиду об упокоеньи

души усопшего служат в Эли.

Века проходят и поколенья,

рыдают жены, растут курганы,

и день сменяется днем, и пыли

все толще слой на старом надгробье, —

крошится камень, род угасает,

и гаснут искры горящих жизней,

едва успев над костром вспыхнуть.

Так мир меркнет; встает ветер,

и гаснут свечи, и ночь стынет.


Пока он говорит, огоньки постепенно меркнут. Голос Тортхельма становится громче, но это по–прежнему голос человека, который говорит во сне.


Тьма! Везде — тьма, и рок настиг нас!

Ужели свет сгинул? Зажгите свечи,

огонь раздуйте! Но что там? Пламя

горит в камине, и свет в окнах;

сходятся люди из тьмы туманов,

из мрака ночи, где ждет гибель.

Чу! Слышу пенье в сумрачном зале:

слова суровы, и хор слажен.

Воля, будь строже, знамя, рей выше,

Сердце, мужайся — пусть силы сякнут:

Дух не сробеет, душа не дрогнет —

пусть рок настигнет и тьма наступит!


Телега с грохотом подпрыгивает на ухабе.


Ну и толчок, Тида! Растряс все кости

И сон стряхнул. До чего же зябко,

и темнота — ничего не видно.


Тидвальд.

Встряска, вестимо, сну не на пользу.

Вот спросонок и знобче… Странный

сон тебе снился, Тортхельм! О ветре

ты бормотал, о судьбе и роке, —

дескать, тьма этот мир поглотит, —

гордые, безумные речи:

так бы мог сказать и язычник!

Я не согласен с ними! До утра

далеко, но огней не видно:

всюду мгла и смерть, как и прежде.

Утро же будет подобно многим

утрам: труд и потери ждут нас,

битвы и будни, борьба и скорби,

пока не прейдет лицо мира.

Телега грохочет и подпрыгивает на камнях.

Эк, подбросило! Что за притча!

Дурны дороги, и нет покоя

добрым англам в дни Этельреда!


Перейти на страницу:

Похожие книги

Как много знают женщины. Повести, рассказы, сказки, пьесы
Как много знают женщины. Повести, рассказы, сказки, пьесы

Людмила Петрушевская (р. 1938) – прозаик, поэт, драматург, эссеист, автор сказок. Ее печатали миллионными тиражами, переводили в разных странах, она награждена десятком премий, литературных, театральных и даже музыкальных (начиная с Государственной и «Триумфа» и заканчивая американской «World Fantasy Award», Всемирной премией фэнтези, кстати, единственной в России).Книга «Как много знают женщины» – особенная. Это первое – и юбилейное – Собрание сочинений писательницы в одном томе. Здесь и давние, ставшие уже классикой, вещи (ранние рассказы и роман «Время ночь»), и новая проза, пьесы и сказки. В книге читатель обнаружит и самые скандально известные тексты Петрушевской «Пуськи бятые» (которые изучают и в младших классах, и в университетах), а с ними соседствуют волшебные сказки и новеллы о любви. Бытовая драма перемежается здесь с леденящим душу хоррором, а мистика господствует над реальностью, проза иногда звучит как верлибр, и при этом читатель найдет по-настоящему смешные тексты. И это, конечно, не Полное собрание сочинений – но нельзя было выпустить однотомник в несколько тысяч страниц… В общем, читателя ждут неожиданности.Произведения Л. Петрушевской включены в список из 100 книг, рекомендованных для внешкольного чтения.В настоящем издании сохранена авторская пунктуация.

Людмила Стефановна Петрушевская

Драматургия / Проза / Проза прочее
Лысая певица
Лысая певица

Лысая певица — это первая пьеса Ионеско. Премьера ее состоялась в 11 мая 1950, в парижском «Театре полуночников» (режиссер Н.Батай). Весьма показательно — в рамках эстетики абсурдизма — что сама лысая певица не только не появляется на сцене, но в первоначальном варианте пьесы и не упоминалась. По театральной легенде, название пьесы возникло у Ионеско на первой репетиции, из-за оговорки актера, репетирующего роль брандмайора (вместо слов «слишком светлая певица» он произнес «слишком лысая певица»). Ионеско не только закрепил эту оговорку в тексте, но и заменил первоначальный вариант названия пьесы (Англичанин без дела).Ионеско написал свою «Лысую певицу» под впечатлением англо-французского разговорника: все знают, какие бессмысленные фразы во всяких разговорниках.

Эжен Ионеско

Драматургия / Стихи и поэзия