Возвращение домой

«Спасибо, Блекджек», — сказала она, и потом, едва различимо: — «и прости меня».

Вина? За что она чувствовала себя виноватой? Лакуна всегда поддерживала меня и помогала. Она была мне верной подругой, и я была благодарна Богине за то, что она никогда не заставляла её делать ничего, что заставило бы меня считать Лакуну кем-либо кроме подруги. А, Богиня. Вот оно что. Она винит себя за то, что Богиня меня контролирует!

Я сразу расслабилась. Это же просто глупо! Она никак не может повлиять на то, что может или не может делать Богиня! Да и вообще, она никак не связана с тем, что мой разум привязало к Единству.

Тут я услышала в своей голове смешок и замерла, стараясь изо всех сил не впускать её. Естественно, это было тщетно. Все мои секреты уже были в её власти, но тут уж дело принципа. Однако, мне не стоило так волноваться, потому что она, вроде как, не пыталась ничего предпринять. По крайней мере, сейчас.

«О, ты маленькая бедная глупышка», — промурлыкал голос Богини у меня в голове, и я сразу представила голубую кобылу державшую меня с зади и шепчущую мне в ухо.

«Ты все еще не поняла… Не удивлена. Видишь ли, твоя дорогая Лакуна предала тебя».

— Заткнись, — прорычала я, жалея что не могу мысленно ударить серебряно-гривую кобылу лгущую мне в ухо. — Лакуна никогда бы не сделала этого, а если бы и сделала, то только потому что ты её заставила.

«О, нет» — смеялась Богиня в восторге. — «Не в этот раз. Это все она. Я была расстроена, что она это сделала, но сейчас… хех… сейчас я рада результатам».

— Заткнись! Ты лжешь! И точка, — сказала я так жестко, как только могла. Но эта фраза становилась заезженной.

Богиня упорствовала, ее слова сочились в мой разум. Я не могла отключить свои уши, чтобы остановить её, и мысленно пропевать «ЛАЛАЛА» было куда менее эффективным против неё, чем когда это использовали против меня.

«Она сделала что-то тебе. Что-то такое, что причиняет тебе боль большую, чем ты можешь себе представить. Что-то, что почти убило тебя несколько раз. И все ради ее собственной эгоистичной выгоды» — мягко промурлыкала Богиня мне в ухо. — «Если ты действительно хочешь знать, залезь ей в голову. Найди то, что она скрывает. Или нет. Так или иначе, это будет весело».

Не было способа заставить ее замолчать, так что я решила игнорировать ее. Жизнь в Девяносто Девятом сделала меня экспертом в не обращении внимания на разные вещи, хотя это умение у меня немного атрофировалось. И теперь мой разум снабжался ядом. Сделала Лакуна что-то с моим разумом, когда мы соединились или это произошло ранее в наших отношениях? Был ли какой-нибудь ядовитый штамп правды в насмешках Богини. Была ли дружба Лакуны ложью? Если мне больно, я потерплю, но что если это было сделано также и с моими друзьями?

Я могла бы спросить. Могла бы. Но если бы она отказалась ответить или отрицала бы все обвинения? Могла бы я принудить её отвечать? Я вздохнула, закрыла глаза и пригляделась к тому, что скрывалось в самых дальних уголках моей души, самому мерзкому и порочному: тому, что было вне всякой порядочности, отрицало само понятие верности, сострадания и любви… Я могла бы. И я не стала. Я должна была поверить в невиновность Лакуны, а потом зажмуриться и надеяться на то, что если один из моих преданнейших друзей предаст меня по принуждению, то она даст мне знать об этом. А если и не даст, то останется лишь молиться павшим Богиням, чтобы из-за предательства пострадала только я.

Так что, если только Богиня не собиралась заставить меня что-то сделать (я потратила на ожидание минуту, скрестив передние ноги на груди и пялясь на крышу), я могла бы оторвать свой зад от пола и выяснить, чем так вкусно пахнет внизу. Я поскакала на первый этаж, влекомая запахом чего-то горящего, и добралась до Глори, зависшей над плитой. Бу сидела рядом, наклонив голову, будто пытаясь осознать, что за месиво булькало в чугунной сковородке.

Пегаска посмотрела на меня и вдруг залилась краской, становясь похожей цветом на «ингредиенты», лежавшие на доске неподалёку.

— Ох! Привет, Блекджек. У меня появилась идея сделать для тебя идеальную еду, — она схватилась за ручку сковородки и подбросила ту в воздух, где мелькнуло нечто насыщенно чёрного цвета. Она схватила тарелку и с наскока поймала в неё что-то, выглядевшее как огромный почерневший торт. Тарелка разбилась, и её содержимое плюхнулось на пол, перекатившись, точно колесо, к пустобокой.

— Ой, зараза, оно тяжелее, чем обычные блинчики.