Возвращение домой

Мысли Дианы отвлеклись. Она положила ручку, откинулась в кресле и стала смотреть в окно на окутанный туманом апрельский сад, островки желтых нарциссов, сочную молодую листву и подернутое дымкой море. Сейчас, когда пасхальные праздники уже на носу, неподходящий момент для отъезда, но она так давно не была в Лондоне, и ни с того ни с сего ее охватило неодолимое, как потребность в наркотике, желание бросить все и сбежать.

Лондон много значил для нее; это романтика, шик, пьянящее веселье, это старые друзья, магазины, театры, картинные галереи и музыка. Ужины в «Беркли» и «Рице», поездки на автомобиле в Аскот на ежегодный розыгрыш Золотого кубка, конспиративный обед с чужим мужем в «Белой башне» или танцы всю ночь напролет в «Мирабеле», «Багателе» или в «Четырех сотнях».

Конечно, Корнуолл – ее дом, в Корнуолле – ее семья, дети, прислуга, гости. Но Нанчерроу принадлежит Эдгару. А ей принадлежит Лондон – ей одной. Диана была единственным и поздним ребенком чрезвычайно состоятельных родителей. После смерти отца, лорда Олискама, его поместье в графстве Глостершир и большой дом на площади Беркли в центре Лондона отошли вместе с титулом дальнему родственнику, однако, выйдя в семнадцатилетнем возрасте замуж за Эдгара Кэри-Льюиса, Диана получила изрядное приданое, куда входил помимо прочего домик в очень фешенебельном районе Лондона – за площадью Кэдоган, там, где когда-то располагались королевские конюшни. «Хоть ты и будешь жить в Корнуолле, – сказал ей отец, – каменные стены никогда не упадут в цене. Да и собственный угол в Лондоне тебе пригодится». Диана не обсуждала волю отца, но потом всю жизнь благодарно вспоминала его мудрость и прозорливость. Не раз ее посещала мысль, что, не будь этого дома на Кэдоган-Мьюз, она просто-напросто не смогла бы выжить, ибо только там, в своем скромном убежище, она принадлежала самой себе.

В памяти всплыл обрывок мелодии. Сладко-меланхолическая песня Ноэля Коуарда[35], под которую они с Томми Мортимером танцевали в «Куаглино».

Я знаю:
Чем больше любишь,
Чем больше души потратишь,
Тем больше потом страдаешь…

Диана вздохнула. «Вот кончатся праздники, и я обязательно вырвусь, – пообещала она себе. – Возьму с собой Пеко и поеду на „бентли“ в Лондон. Есть о чем подумать и помечтать. Жизнь пуста, если ничего не предвкушаешь впереди». Ободренная радужной перспективой, она исполнилась решимости закончить письмо Молли Данбар и опять взялась за перо.

Прошу Вас, не волнуйтесь ни о чем. Я не сомневаюсь, что Джудит будет счастлива. В праздники дом всегда полон друзей и родных, и если она прихворнет или что-нибудь будет неладно, я немедленно Вам сообщу.

Надеюсь, что Вам понравился Сингапур и Ваш новый дом. Должно быть, изумительно жить в краях, где не знают, что такое холод.

С наилучшими пожеланиями,

Диана Кэри-Льюис.

Готово. Диана промокнула свою подпись и пробежала исписанные страницы глазами, потом сложила листки и затолкала их в конверт. Провела языком по клейкой полоске, запечатала письмо ударом кулака и надписала адрес, который мисс Катто продиктовала ей по телефону.

Дело сделано, долг исполнен. Эдгар будет доволен. Она встала из-за стола, и Пеко тоже поднялся на своих коротких ножках. Вместе они вышли из комнаты и через длинный коридор проследовали в холл. На круглом столе стоял серебряный поднос, предназначенный для корреспонденции. Туда Диана и бросила свое письмо. Рано или поздно кто-нибудь, скажем Неттлбед или Эдгар, заметит его, наклеит марку и отправит.

Я знаю:
Чем больше любишь,
Чем больше души потратишь,
Тем больше потом страдаешь…

Дело сделано. А через месяц она уже будет в Лондоне. Внезапно развеселившись, Диана нагнулась, сгребла Пеко в охапку и прижалась губами к его мягкой, шелковистой макушке. «И ты поедешь со мной!» – пообещала она, и они вышли через парадную дверь на воздух, навстречу прохладному, свежему апрельскому утру.