Возвращение домой

– Ой, да все хорошо, что не дай – сама ж знаешь, как живем. И как я только держусь, чтобы и себе не завести такого ж черта плюгавого со связями. Но я же мать – мне нельзя дочерям пример подавать, – Машка покосилась на подругу: "Застыдила ли?", но та уже не слушала, глаза смотрели вдаль, за стекло, а мысли, наверное, улетели еще дальше – за сто верст.

– Ладно, побегу, – внезапно очнулась Рыжова, – Чехов, избранное, в набор сдавать скоро.

– Да, ладно. Уж теперь-то можешь не торопиться, без премии не останешься, – делано-добрым смехом хохотала вслед Машка.

В дверях Любка наткнулась на обширную фигуру хмурой Жанны, но ни одна нервная клетка ни одной из столкнувшихся не пострадала.

Связь с Йосиком неожиданно стала индульгенцией для Рыжовой – в корректорской ее начали жалеть. Справедливость восторжествовала – красавец-инженер поматросил и бросил и утешаться пришлось в объятьях мерзкого старикашки, что, конечно, никакое не утешение, несмотря на полученную квартиру и послабления на работе. "Умом повредилась на почве несчастной любви, прям, как Офелия – твердила Арбатуева, – Не старая ж еще, могла б и получше кого найти, да и замуж могла бы за иногороднего".

Новый год на работе отмечали тридцатого – и Любка на сей раз была допущена к общему столу. Помянули и ее вчерашний день рождения, поздравили – тридцать лет, все-таки, круглая дата. Рыжова расчувствовалась и подняв рюмочку встала и глядя прямо на Йосика, сидевшего на другом конце стола, в обнимку со своей маргариновой Розой тостанула:

– С новым счастьем, коллеги! За новую жизнь. Завтра иду писать заявление на расчет.

Все радостно ахнули, а Йосик тут же заслезился от неожиданности, и только его Жанна продолжала жевать "Оливье" и подливать «Лучистое» себе в бокал.

Однако, судьба снова готовила Любке подвох – уйти по собственному не получилось – через семь месяцев от Нового года пришлось уйти в декрет, а через девять месяцев родилась Наталья Николаевна. Йосик очень хотел, чтобы Наталья была Иосифовной, но Люба ограничилась фамилией Осипова, а отчество для дочери позаимствовала у несчастной жены Пушкина. Скандал, конечно, был. Жанна вяло прозрела и даже без особых эмоций собиралась подать на развод и размен квартиры. Но потом все как-то поутихло, был куплен торт "Киевский" и путевка в Пицунду для Жанны и ее мамы.

Рыжова вскоре получила двухкомнатную квартиру, и Рыба уже мешала с сочувствием изрядную порцию черной зависти: "Прибеднялась, прибеднялась, а сама – вон как, родила и квартиру в новом доме хапнула, а я-то ее жалела". Володина со своими пучеглазками жила в хрущевке на четвертом этаже. Раньше ее квартира казалась ей уютной и презентабельной – двушка, этаж не первый и не последний, балкончик, румынская стенка – мама ("Царствие небесное") в очереди достоялась. А теперь – кухня и коридор – не развернуться, комнаты проходные, маленькие. Горячая вода – через газовую колонку. С тяжелыми сумками из магазина – лезь на четвертый по тесной вонючей лестнице. А у Рыжовой (чтоб ей пусто было) – кухня девять квадратов, прихожая семь, комнаты на две стороны, лоджия – четыре метра – больше хрущевского санузла, туалет раздельный с ванной, лифт. Встроенные шкафы, кладовая. Новье кругом. Свой домашний телефон! "Господи, за что?!".

До пяти лет Любка считала себя самой счастливой матерью. Иосиф же начал подозревать неладное гораздо раньше, но она и слушать не хотела: "Наташенька, все понимает. Ну, молчит – это не беда. Она слушает, а потом все сразу скажет. Так бывает". В пять лет как-то сразу стало понятно, что и не понимает, и не скажет. Йосик уговаривал: "Любочка, надо в интернат, пока не поздно, ты же видишь, ребенок необучаем, а там специальные педагоги, методики. Я договорюсь, в Москве, очень хорошее заведение". Рыжова почернела и осунулась, она еще на что-то надеялась, но у Наташи начались припадки, и она сдалась. Успокаивалась тем, что Наташеньке там помогут – все исправят и она скоро сможет забрать дочку домой. Но, все равно, она знала, что предала – предала ребенка, бросила ее одну в казенных стенах среди казенных лиц. Ехала обратно из Москвы на электричке – глаза от слез не видят ничего, давка – дачный сезон – а она, словно бесплотной тенью стала – беспрепятственно сочилась в плотном потоке – от нее шарахались и обтекали – печать горя на лице, как защитный круг – никто в него не лезет.

По выходным: "Наташа, к Наташе". Всю неделю после работы – очереди – "Гостинцы Наташе, подарки няньками и заведующей". Йосик в корректорской подходит за конторку, нервничает, озираясь, гладит ту самую юбку и шепчет на ушко: "И не зайти к тебе, все тебе некогда". Рыба сочувственно злорадствует: "Пора бы, наверное, перестать к Наташе шастать, ну что ты ее бередишь? Только душу ребенку травишь, так бы она забыла и привыкла, а тут ты каждый выходной – и она, конечно: "Ма, до. Ма, до".