Возвращение домой (СИ)

С постановкой отмытой до блеска техники в холодные боксы, а по большей части различными докладами всем и вся да обо всём, управились аккурат после полуночи. Про отбой, положенный мирным воинским частям в столь позднее время, никто в этот стылый мартовский вечер и не вспомнил. Так уж повелось в армии, когда каждый, исполняя приказ вышестоящего начальства точно и в срок, любил-таки беззаботно усмехнуться или недовольно пробурчать: "Что положено, на то наложено" или "Служи, сынок, как я служил, а я служил, как дед служил, а дед на службу положил". К тому же, всё равно никто бы не уснул. Эдакое событие – дивизия, про которую пугали, что её всю в Грозном сожгли, вернулась почти в полном составе. Живая и невредимая. И тихой, безмолвной радости не было границ.

Но как только вокруг стихли работы, и все замерли в строю чумазые, вымотанные, а всё одно счастливые да попыхивая паром изо ртов, от неё не осталось и следа. От радости, захлестывавшей всё больше и больше и уже не позволявшей ровно дышать по мере того, как длиннющий состав с надписями едва ли не на всех вагонах и платформах: «Прощай Чечня» невыносимо медленно подтягивался к заветной станции, умиротворённо гремя сцепками на стыках рельс. А потом до вечера разгружали с платформ тяжёлые, неповоротливые боевые машины да, сменяя друг друга на короткий перекур, выносили ящики с боеприпасами и прочей матчастью, после чего триумфально двигались нескончаемой колонной через весь городишко в сопровождении гаишников к пункту постоянной дислокации воинской части.

Полторагода года назад, в сентябре, день в день, на вокзал отсюда уходили тоже ночью. И самыми первыми из округа, потому как не просто мотострелки, а гвардейцы. Война тогда ещё только – только началась и кому, коли не им во главе федеральных сил, вновь следовало заходить в пугающую свежей памятью о последней мясорубке Чечню? Однако уезжали скрытно и без проводов. Лишь матерям, и то не всем, да жёнам, у кого они имелись, и шепнули, мол, на учения. И никто из родных, само собой, не поверил – с августа ведь все первые новости только из Дагестана и шли. Но, всё понимая, дорогие офицерам и контрактникам с прапорщиками их женщины промолчали, не дав воли и слезинке. Потому-то каждый и изнывал теперь в шеренгах от нетерпения, и Виталий сразу же, как только услышал: «Вольно, разойдись», обратился к ротному:

– Товарищ капитан, мне тоже надо бы…

– Что?

– До дому. Соскучился.

– Не понял, сержант. У тебя же нет никого. Тебя же и не встречает даже никто…

– Да, есть у меня, мать, – перебил Виталий. – А не встречает, так мало ли. Вот я и хочу туда – обратно быром сгонять, узнать, что к чему там.

– Нет, сержант, давай-ка уж до утра. Я роту на тебя хотел оставить, а то срочникам куда без догляду-то, наворотят тут делов спьяну…

– Товарищ капитан, – протянул Виталий, но жалобно не получилось.

– Не канючь, сержант. Я же думал ты сирота, все так говорят за тебя, да тебе никто и не писал ни разу, ну, и сам ты тоже никому…

– Товарищ…

– Да, пойми ты, Виталь, я бы и сам с ротой остался, моя же рота, я командир, мне и отвечать, но меня-то встречают. Жена вон, дочка. Ждали, писали. И взводных наших тоже. Давай до утра, а, дружище? А утром разберёмся. Я раненько буду, до подъёма ещё, мне же теперь документации уйму заполнять, до следующей войны хватит писанины… Решили, до утра, да?

– Есть, до утра, товарищ капитан.

Спорить с командиром роты было бесполезно. Виталий это знал и, негодуя сам не понимая на кого больше: на себя ли, на ротного, а то и на мать, быстро пошёл в казарму.

О том, что едет на Северный Кавказ, Виталий никому не говорил.

Матери было всё равно. После похорон отца, что случились перед самым призывом единственного сына в армию, она с редкими перерывами пила со всеми подряд. Так что, скажи Виталий ей о командировке, и эта весть стала бы всего лишь очередным удобным поводом бухнуть да прослезиться – мать сына на войну провожает. И тут же забыть из-за чего накатила очередной стакан.