Вскоре дорожка стала слишком узка для двоих, и они пошли гуськом; Лавди двинулась впереди и все ускоряла шаг, так что Гасу некогда было зевать по сторонам — пришлось поднапрячься, чтобы поспевать за быстроногой спутницей. Поспешая за ней, он нырнул, пригнув голову, в травянистый тоннель, образованный гуннерой, потом, скользя ногами по крутым ступеням, почти скатился на дно карьера и все задавался вопросом — уж не нарочно ли она так несется, испытывая его. Они прошли по дну карьера, через ворота каменоломни; вот и тропка через поля фермы, каменные приступки для перехода через изгородь (чем не бег с препятствиями?) и, наконец, береговые скалы.
Лавди остановилась, поджидая его, на клочке дернистой земли, усеянной лиловыми пятнами тимьяна. Буйный ветер трепал ее бумажную юбку, которая раздувалась, облепляя длинные загорелые ноги. Живое лицо и фиалковые глаза Лавди смеялись, когда Гac, слегка задыхаясь, нагнал ее.
— Вы удираете от меня, точно заяц от охотника, — усмехнулся он.
— Пустяки! Вы не очень отставали.
— Вам крупно повезло, что я не получил никакого непоправимого увечья. Я же думал, мы вышли на прогулку, а не на марафонский забег.
— Но это того стоило. Признайтесь, стоило.
Тут Гас поднял глаза и увидел темно-бирюзовое море, полоску пляжа, прибой, яростно бросающий гигантские волны на каменные подножия утесов. Буруны с шипением пенились, взметали в воздух фонтаны водяной пыли, переливчатые, как радуга, гребни взмывали в высоту футов на двадцать, если не больше. Это было удивительное, воодушевляющее зрелище. Лавди вдруг поежилась.
— Вы замерзли? — спросил Гас.
— Немножко. Обычно мы спускаемся в самые скалы, но сейчас прилив — мы вмиг вымокнем от брызг и водяной пыли.
— Тогда не пойдем туда.
Вместо этого они нашли защищенное от ветра место за громадным валуном, пожелтевшим от лишайника и очитка. Лавди устроилась на толстой подстилке дерна, подтянула к себе колени и обхватила их руками, чтобы удержать тепло. Гас прилег возле нее, вытянув ноги и опершись на локти.
— Здесь лучше, — сказала она. — Моря нам не видно, зато мы его слышим и, по крайней мере, не промокнем. — Она закрыла глаза и повернула лицо к солнцу. После короткой паузы добавила: — Гораздо лучше. Мне уже теплее. Жалко, что мы не взяли чего-нибудь перекусить.
— Я, вообще-то, не голоден.
— А я голодна. Постоянно. Как и Афина. Она небось уже а пути. Едет домой — из-за тети Лавинии. Она была в Шотландии. Вы ведь из Шотландии, верно?
— Да,
— И где вы там живете?
— В Дисайде, графство Абердиншир,
— Около королевского замка Балморал на реке Ди?
— Не совсем около.
— Там близко море?
— Нет. Там только река,
— А реки не сравнишь с морем, правда?
— Да, ничего похожего.
Лавди замолчала, задумалась о своем, уткнувшись подбородком в колени.
— Вряд ли я бы смогла жить вдали от моря,
— Это не так страшно.
— Это хуже, чем страшно, — это пытка. Он улыбнулся:
— Неужели?
— Да, Я знаю по себе: когда мне было двенадцать, меня отправили в закрытую школу в Хэмпшире, и я чуть с ума не сошла. Все там было не так. Я чувствовала себя точно на другой планете. Все казалось чужим: дома, живые изгороди, даже небо. Оно как будто давило на меня своей тяжестью. Меня мучили ужасные головные боли. Наверно, я бы умерла, если бы осталась там.
— Но вы не остались?
— Нет. Я продержалась полтрнместра, а потом уехала домой. Убрала. И с тех пор училась здесь.
— В здешней школе? — Да, в Пензансе.
— А сейчас?
— Я закончила школу.
— И что теперь?
— Бог его знает, — пожала она плечами, — Афина после школы поехала в Швейцарию, Я бы тоже могла. А с другой стороны, если начнется война, я уже не смогу.
— Понимаю… Сколько вам лет?
— Семнадцать.
— Вы еще молоды для призыва.
— Какого призыва?
— Призыва на войну, на службу для штатских. Работа на производстве оружия, военного снаряжения…
Лавди была в ужасе.
— Я не собираюсь стоять у конвейера и делать пули! Если я не поеду в Швейцарию, то никуда не уеду отсюда. Случись война, так и здесь будет очень трудно не растерять мужества и держаться твердо. Тут, в Нанчерроу. А разве смогу я держаться твердо в Бирмингеме, в Ливерпуле или в Лондоне? Да я с ума сойду.
— Может быть, вам так только кажется, — успокаивал ее Гас, уже жалея, что вообще завел об этом речь.
С минуту она предавалась печальным мыслям, потом спросила:
— Как вы думаете, будет все-таки война?
— По всей вероятности.
— И что будет с вами?
— Меня призовут.
— Сразу же?
— Да. Я солдат территориальной армии. «Гордонские горцы»[62], это наш местный полк . Я записался туда в тридцать восьмом году, после того как Гитлер вступил в Чехословакию.
— Что значит — территориальная армия?
— Это армейские резервные части, их набирают из добровольцев, проживающих в данной местности.
— Вас обучили?
— В известной мере. Каждое лето я проводил по две недели в учебном лагере территориальной армии. Теперь умею стрелять из винтовки.
— Немцы тоже умеют.
— Да. В том-то вся и штука.
— Эдвард будет летчиком ВВС.
— Я знаю. Можно сказать, что мы оба разглядели во всем происходящем зловещие предзнаменования.
— Как же Кембридж?