Возвращение Ибадуллы

В триста сорок втором году хиджры,

Вскоре после покорения индусов воинами ислама,

Махмудом Газневи и Мохаммедом Гхори,

Был наказан нечистый город,

Да славится единый

И да будет забыто имя города.

В нем жили ложные мусульмане,

Принявшие ислам для вида.

Мы не могли заставить их отказаться

От ложной веры, да погибнет она.

Они творили намаз под мечом над головой,

Но тут же отказывались от единого.

Иные же не имели никакой веры, проклятые,

Что удивительно и невероятно.

Мы поливали улицы кровью

И мостили головами,

Но тщетно.

Тогда бог потряс землю.

Вечный скрыл реку.

Он послал пустыню.

И сделал их поля пустыней.

Кто не умер, лишился родины и ушел.

Ушел, проклятый, молчит и прячется.

Никто да не принимает его,

Иначе тоже навлечет на себя гнев

Милостивого и милосердного.

Да будет это примером для других.

Повелитель Нах-шеба Сулейман-эд-дин-Хан

приказал написать для памяти людей.

Окончив чтение, Ибадулла устало поднялся. Он испытывал горькое разочарование.

— Вот и разгадка! — вскричал Ефимов. — Землетрясение, именно землетрясение уничтожило реку. Она была, это не ошибка, и она питала не только этот несчастный город, но наполняла обследованное нами русло, кормила много других поселений.

— Так, значит, больше не будет воды? — спросил Ибадулла.

— Почему? Будет! — возразил Ефимов. Указывая на плиту с жестокой надписью, он с увлечением продолжал: — Злобный и темный невежда написал, что бог отнял воду. Мы сильнее его бога, мы сумеем достать воду!

Глава четвертая ВТОРОЕ РОЖДЕНИЕ

I

Солнце неподвижно висело в небе и томило природу сухим белым жаром. Все живое пряталось, одни муравьи не страдали от зноя. Не таясь в своих глубоких норках, они вереницами тянулись по собственным большим дорогам, заботливо торопясь туда и обратно с целями, которые не так просто разгадать и самому терпеливому наблюдателю.

На твердом поле аэродрома было много муравьев, они не мешали самолетам, а сами привыкли мириться со случайным разрушением своих подземных гнезд. Им почему-то нравилось жить на аэродроме, и на нем было больше муравьев, чем в полупустыне, окружающей летное поле.

На раскаленной солнцем поверхности земли повсюду возникали и неторопливо перемещались приземистые смерчи. Цепляясь подножием за кустик травы, живой столб останавливался и рассыпался горсточкой пыли.

Ветра не было. Длинный конус, указывающий пилотам направление движения воздуха, вяло обвис на высоком столбе, почти доставая концом матерчатого мешка до трубы радиорупора.

В белом доме помещалась контора аэродрома, там же был и зал для пассажиров и буфет. В большом шкафу с толстой створкой двери делали мороз с помощью электричества и хранили вещи, драгоценные в пустыне, — бутылки с холодным пивом и вкусной шипучей водой. Каждый мог получить, сколько хотел…

Ибадулла вышел на террасу, открытую на летное поле, постоял немного и отправился посмотреть поближе на самолеты, выстроившиеся неподалеку коротким рядом.

Ибадулла не рассказывал своим спутникам о схватке с коброй и сам не вспоминал о ней, событие казалось ему простым, естественным… Он защищал товарищей и себя, Ефимов наверняка поступил бы так же. Но что-то изменилось после знаменательного дня находки мраморной плиты. Ибадулла больше не чувствовал себя случайным попутчиком, о котором забудут через месяц. Ефимов и Фатима — друзья, и он — их друг.

После находки плиты изыскатели провели еще три дня на съемке русла бывшей реки и вышли к предгорному колхозу. Оттуда за одни сутки колхозная автомашина доставила их на железнодорожную станцию, исходный пункт маршрута.

Ефимов решил, что находка погибшего города и открытие тайны исчезновения реки должны отразиться на дальнейшем плане изыскательских работ в этом районе пустыни. Сейчас изыскатели собирались лететь на самолете к большому начальнику, распоряжающемуся всеми работами.

Население станции — десяток семей — обступило разведчиков. Люди, для которых воду привозили в вагонах-цистернах за двести километров, хотели знать со всей точностью, как и когда наполнится иссякшее русло. Они тосковали по прекрасному виду текущей воды, по ранним цветам урюка на еще голых от листьев ветках, по тени сада…