Возвращение Ибадуллы

Бекир присел и протянул руки навстречу дочери. Девочка тоже тянула ручонки, спешила, торопилась. Ее ножки заплелись, но отец успел подхватить ее. Он целовал дочь, щекоча нежную детскую кожу своей жесткой курчавой бородой. Девочка прильнула к отцу, теребила его бороду и что-то щебетала.

В двери эндеруна появилась женщина в коротком, чуть ниже колен, платье из яркой бумажной материи. Из-под платья до щиколоток опускались узкие шаровары из пестрого ситца. Лицо женщины было закрыто. Увидев дивону, женщина отбросила чачван [Чачван – волосяная сетка, закрывающая лицо женщины] и приветствовала гостя застенчивой, но радостной улыбкой.

Бекир опустил дочь на землю и любовно подтолкнул ее к матери, приговаривая:

– Беги, мой цветочек, лети, моя птичка, чистая вода моих глаз, беги, радость моей души…

От внимательного взгляда дивоны не скрылась болезненная худоба рук и ног ребенка, его неестественно вздутый живот.

Эль-Мустафи сурово спросил хозяина дома:

– Почему так плохо идет твоя торговля, человек? Ты забыл свои обязанности, ты проводишь дни в чайханах, стал ленив и небрежен?

Бекир развел руки широким и безнадежным жестом:

– Какая торговля может быть там, где покупатели так же нищи, как продавцы? Пока тебя не было, мулла Аталык открыл еще три лавки и окончательно задушил нас, бедных розничников. Богатые, они торгуют, а бедным осталось обмениваться нищетой. Не будь у меня клочка земли, уже полгода как меня и всей семьи не было бы на свете. Но и с землей человек погибает. Мираб дает так мало воды, что мой ячмень совсем засох.

– Мирабы заботятся только о садах богачей и инглезов. Их деревья сочны, и густа даже трава, будь она проклята, которую они разводят для бесполезного украшения, да будут прокляты все украшения, и да возьмет Эблис души всех богачей, инглезов и мирабов! – раздался во дворе приглушенный голос.

Около короткой внутренней стенки, ограждавшей вход из переулка во двор, стояли двое мужчин. Не успел один из них закончить свою злую жалобу на богачей и чиновников, распоряжающихся водой, как за его спиной появилась третья голова в чалме.

II

Один за другим люди входили во двор Бекира. Босые ноги бесшумно ступали по твердой, чисто подметенной земле. Обязательные слова приветствия «мир вам» произносились шепотом.

Солнце уже зашло. Быстрые сумерки падали как черный войлок, закрывающий вход в палатку кочевника. Но еще быстрее наполнялся молчаливыми людьми гостеприимный двор Бекира.

Дивона опустил голову и закрыл глаза – он казался спящим. Он видел песчаный берег тяжелого, как расплавленный свинец, и такого же гладкого океана, видел окраину города и дом, куда он пришел проститься с друзьями перед дальней дорогой на север родной страны. Придется ли опять увидеться?

Сейчас он будет говорить людям слова правды. Нужно суметь поднять знамя независимости родины и свободы человека. Объяснить, как и кому богатые продают народ. Пусть из народа двинется волна смелых и сильных, обильная смена ему, Эль-Мустафи, если он сделает неверное движение…

Только что Бекир произнес имя Шейх-Аталык-Ходжи. Эль-Мустафи встречал этого человека в медресе.

Люди собираются, пора заговорить языком, понятным всем.

Отдохнув, Эль-Мустафи чувствовал себя молодым, бодрым. Он был даже весел, смутьян-дервиш, мечущий во врага тонкие стрелы, полные невидимого яда.

III

Кривые тесные переулки малолюдны. В слепых стенах нет окон, откуда люди могли бы увидеть проходящих мимо Бекира и Эль-Мустафи. Все двери тоже закрыты. Стены не имели ушей, чтобы услышать шаги. Однако жители глиняного городка знали, что дивона пришел к ним, и нашли дом, где он должен провести ночь.

Все теснее и теснее окружали люди дивону. Поджимая под себя ноги, заполняли помост под навесом, присаживались на сухой теплой земле поближе к Эль-Мустафи. Опоздавшие пробирались в сумраке, подыскивая себе свободное местечко с той особенной ловкостью движения, которая позволяет им свободно ходить в тесноте базаров, где неуклюжий инглез не сделает и шага.

У стен эндеруна, женского двора, возникали неподвижные фигуры в черных покрывалах. Все молчали. Фигура сидящего дивоны казалась бесформенной кучей грязных лохмотьев. Вдруг Эль-Мустафи провел по лицу обеими руками и поднял голову со словами:

– «Мы сотворили человека прекраснейшим образом». Вам говорили, что это слова бога. Но поистине разве не прекрасны вы, мужчины и женщины? Разве не прекрасны ваши дети, цветы вашей любви? Да. Но истина не может утаиться под покровом лжи, даже если этот покров велик, как Хималайи.

Эль-Мустафи говорил негромким грудным голосом, но так искусно, что до людей доходил каждый оттенок его речи. Он продолжал:

– Если же вы будете лгать себе и друзьям, если вы будете сами себе замазывать грязью глаза, что случится с вами? – Дивона приподнялся и протянул к толпе обе руки. – Что будет с вами, когда вы заткнете себе уши и оттолкнете руку друга?

В голосе дивоны зазвучали грозные ноты, вопросы сменились обличениями.