Возвращение Императора, Или Двадцать три Ступени вверх

Томашевский, довольный разговором с Романовым, ушел исполнять его поручение, а Николай, давно уже хотевший побродить по своей столице в одиночестве, вышел на улицу. Был теплый августовский день, тихий и мирный, так напоминавший те довоенные счастливые дни. Теперь же все было иначе, и покой дня был только кажущимся: то и дело на улице, выводившей к набережной Невы, встречались воинские команды, громыхая, проносились грузовики с бойцами, ощерившиеся колючей щетиной винтовок со штыками, один раз мимо него прокатил броневик. Какие-то листовки, афиши политического содержания тут и там лепились на стенах домов, на дверях, трепыхались, приколотые к деревьям. На улице не чувствовалось таких привычных для ещё недавнего прошлого запахов кондитерских, кафе и ресторанов, не сновали лотошники в белых фартуках, несущие ароматную выпечку. Только здания остались прежними, да и то они стояли какие-то унылые и нахмуренные, холодные и неприветливые.

Странно, но по мере того, как Николай не спеша шел по Первой линии к Неве, он ощущал неприятное чувство, которое настигало его порой, когда кто-нибудь начинал пристально смотреть ему в затылок. Николай не слышал шагов идущего сзади человека, а обернуться ему не позволяло самолюбие, к тому же он отчего-то думал, что, обернувшись, он вдруг столкнется взглядом с кем-нибудь из своих знакомых, а такая встреча не сулила ему сегодня ничего хорошего. В памяти порой возникало лицо той полной, больной женщины, ковылявшей едва-едва по темному коридору Петроградской чрезвычайки.

И вот снова и снова, покуда шел он вдоль стен старинных особняков Первой линии, ощущал Николай это неприятное жжение в затылке. Вдруг обернулся резко, посылая назад свой вопросительный, ждущий немедленного ответа взгляд, но лишь пола пиджака мелькнула в подъезде, ведущем в полуподвал старинного дома.

Николай ускорил шаг. Это преследование не нравилось ему, и он уже жалел о том, что вышел на улицу без Томашевского. Но вот Николай сам нырнул в дверь полуподвала следующего дома. Здания здесь все были построены лет двести назад, а поэтому имели привычный для русских построек подклет, окна которого были забраны толстыми решетками. Прижавшись к вымазанной свежей известкой стене, Николай с притихшим сердцем ждал, когда незнакомец пройдет мимо, а он, дождавшись, пока тот минует подвал, быстро пойдет назад, к своей квартире. Он стоял и слушал, когда приблизятся к подъезду шаги неизвестного преследователя, но вместо этого услышал вкрадчивую речь:

— Ваше величество, уж не взыщите, дозволите к вам спуститься, или вы ко мне появитесь?

Николай растерялся и, не зная, что предпринять, нащупывал в кармане рубчатую рукоятку браунинга, чтобы в случае чего дать отпор, отплатить за страх, но слова сами явились — скорее, чем прозвучал выстрел:

— Что вам угодно, гражданин? Или вы меня с кем-то перепутали?

— Нет, не перепутал, ваше величество, но я хочу, чтобы вы не страшились меня, чтобы мы могли поговорить с вами без обиняков, тихо и мирно. Не бойтесь, я не принадлежу ни к какой политической группировке… мои цели совсем иные…

Только потому, что его натуру влекло в последнее время какое-то чувство — если не отчаяния, то уж безрассудной отваги, он приказал человеку, стоящему снаружи:

— Хорошо, заходите медленно, вытяните руки вперед, чтобы я мог убедиться в том, что вы не держите оружия.

Они очутились нос к носу рядом со входом в старинный дом — маленький плешивый человечек и недавний император России.

— Что значат… эти странные слова, с которыми вы обратились ко мне? строго спросил Николай.

Но плюгавый, невзрачный мужичонка только укрылся за лукавой, лакейской длинной ухмылкой и проговорил:

— Полноте, государь, как же можно вас не узнать? Хоть бородку бы сбрили, если инкогнито сохранить хотите. Не понимаю, право, как это вы решились на Гороховую без грима или маскировки прийти. Наверное, слишком в своей неузнаваемости уверены были, уверены в том, что раз уж комиссары покончили с царем и со всею его семьей, так и не узнают, а узнают, так не поверят. А еще, полагаю, в вас этакое царственное бесстрашие живет — плюю я на всех этих хамов — фатализм-с своего рода, да-а…

Положение, в котором находился Николай, стоя в подъезде дома и выслушивая от незнакомого обладателя противной физиономии сущую правду, было совершенно невыносимым, нужно было что-то предпринять, иначе нервы не выдержали бы и могло произойти что-нибудь непредвиденное.

— Ну, пойдемте хотя бы по улице, — предложил он тоже полушепотом и заметил, как заулыбался незнакомец, довольный, должно быть, тем, что начало разговора оказалось для него успешным.

И, не произнося ни слова, они быстро пошли к набережной, потом Николай так же молча свернул направо, и скоро они уже стояли у самой кромки воды, там, где два сфинкса охраняли спуск к реке.

— Прошу вас, назовите свое имя и объясните толком, почему в вашу голову взбрела идея назвать меня… Николаем Вторым! — сказал Николай, глубоко засовывая руки в карманы галифе и правой рукой продолжая ощупывать пистолет.