Возвращение из ада

Как же мне быть? Может, спуститься к дворнику и расспросить, как все было? Не передал ли чего для меня профессор перед тем, как его вывели к «черному ворону»? Боже, что это происходит в мире? Профессор Перлин, благороднейший ученый, за тюремной решеткой! За что? Почему? Как это возможно?

Я почувствовал себя ничтожным и слабым. Чего я тут стою, когда совершилась несправедливость, растоптали человеческую честь и достоинство? Надо бежать туда, где находится тюрьма, стучаться в дверь, требовать, чтобы профессора выпустили. Но если сделать такой шаг, тебя тоже тут же бросят в тюрьму, скажут, что ты такой же враг, как и профессор, что ты с ним состоишь в одной контрреволюционной организации, и никто не посмеет заступиться за тебя…

И я понял, что бессилен, хотя готов был дать голову на отсечение, что он ни в чем не виновен!

Я постоял перед дверью, горько вздохнул и спустился вниз.

Старался идти, держась подальше от людей, боялся встретиться со знакомыми. В голове роились мысли, одна другой страшнее. Боже, что происходит на твоей грешной земле?!

Совсем недавно арестовали большую группу украинских писателей, которых я лично знал. Честнейшие советские патриоты, они сражались на фронтах гражданской войны за советскую власть, а затем трудились на ниве литературы. Олекса Влизько, Григорий Косинка, Дмитрий Фалькивский… В один день их обвинили «врагами народа» и казнили. Бросили за решетку молодого еврейского прозаика Абрама Абчука, участника гражданской войны Хаима Гилдина за то, что он имел неосторожность в одном из своих стихов написать, что в сельсовете на стене висел портрет Сталина, неумело нарисованный самодеятельным художником.

Люди жили в постоянном страхе. Не спали ночами, ждали… сами не зная чего.

Я тоже потерял покой. Все мне было не мило. Забросил учебу, перестал писать, не мог взять в руки перо. О чем бы ни подумал, возвращался к мысли: мы живем в страшное время. А по радио по утрам звучала одна и та же песня: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек!»

Наш институт напоминал дом, откуда только что вынесли покойника. Студенты и преподаватели ходили как в воду опущенные, словно все были повинны в чем-то ужасном. То тут, то там по углам собирались кучками и перешептывались, разводили руками, вполголоса спорили, испуганно озираясь, не следят ли за ними, не подслушивают ли?

— Подумать только! Профессор Перлин — враг народа?!

— Это же не лезет ни в какие ворота!

— Разве можно заглянуть человеку в душу? В тихом омуте черти водятся…

— Сталин учит: чем ближе к социализму, тем больше врагов…

— Ну, конечно… Классовая борьба усиливается…

— Без причины в тюрьму не сажают…

— Это еще надо доказать…

— Раз забрали, значит, все доказано!

— Рано так говорить… Суд решит…

— Если окажется, что ошиблись, он вернется домой…

— А вы хоть одного встречали, кто бы возвратился? Оттуда не возвращаются…

— Раз взяли — это уже конец. У нас в Кобеляках говорят: не ешь чеснока, не будет вонять изо рта.

— Кто бы мог подумать! Внешне был такой ангелочек, добренький, хоть к ране прикладывай… Хитро маскировался!

— Прекратите болтовню!.. Закусите языки… Хватит!

Люди умолкали, расходились и тут же снова собирались группками. Необходимо усилить бдительность… Помогать органам разоблачать замаскированных врагов.

Мрачными, озлобленными были и руководители факультета. Не находила себе места Элеонора Давидовна, самая бдительная коммунистка, которую мы прозвали «легальной марксисткой». На всех собраниях она выступала первой — обрушивалась на преподавателей, которые прозевали очередного «врага народа». Люди поносили друг друга, не стесняясь в выражениях, вчерашние ученики клеветали на своих учителей, стремясь выгородить себя.

То и дело повторяли — мы потеряли большевистскую бдительность, разрешали «врагам народа» засорять мозги молодому поколению. Где же были наши глаза и уши, когда профессор Перлин отравлял студентов буржуазной идеологией, а мы были глухи и немы!

Это не ограничивалось разговорами, — ни в чем не повинных людей исключали из партии, профсоюза, комсомола, снимали с работы, отчисляли из института, запрещали защищать диплом.

Вскоре в деканате уже сидели новые люди, отличившиеся в борьбе с «вражескими элементами», не потерявшие бдительность. По-прежнему на своем месте декана оставалась лишь непоколебимая Элеонора Давидовна. Никто лучше ее не разоблачал «вражеские элементы», которые проникли в наши ряды.

На какое-то время я позабыл о своей дипломной работе. Мне никто не напоминал о ней, и я тоже молчал. Авось как-то пронесет.

Однако меня снова вызвали в деканат, где назначили нового консультанта, который поможет мне написать дипломную работу, при этом добавили, что это исключительно эрудированный человек.

— Кто же будет моим новым консультантом? — спросил я.

— Профессор Макс Эрик.

— Кто? Сам Макс Эрик?!

Сначала я даже не поверил. Имя этого знатока западноевропейской и древней еврейской литературы было известно далеко за пределами Киева.