Возвращение из ночи

Он вышел за дверь, постоял с минуту у лифта, потом вдруг не выдержал, вернулся обратно, быстро открыл дверь ключом, бросился к Анне.

Она сидела в кресле, замерев с карандашом в руках и безучастным взглядом глядела в пространство. Он опустился перед ней на колени, схватил ее руки, стиснул крепко, притянул ее к себе, стараясь заглянуть в глаза. Она молчала.

— Анна, да что с тобой! — закричал он. — Очнись!

— Ничего... — прошептала она.

— Ты пойми, я не могу так уйти! Ни черта я не понимаю, что с тобой происходит! Но я не могу оставить тебя!

— Ты и не сможешь понять, — сказала Анна чужим, незнакомым голосом, полным холода и отчуждения, — пожалуйста, оставь меня... — она встала, вырвала свои руки из его рук и медленно ушла в кухню.

Белов некоторое время смотрел на ее чуть ссутулившуюся фигуру, облокотившуюся руками на подоконник, на ее безмолвную отчужденную спину, повернутую к нему. Потом вскочил, бросился к выходу, хлопнул дверью, закурил, вызвал лифт... Он понял вдруг, что Анна больше не любит его. Это был конец...

Он вышел на улицу в отвратительном, подавленном настроении, которое не в силах был больше сдерживать. Почему он не заметил этого раньше, на что он надеялся? Жизнь, которая еще совсем недавно казалась ему такой счастливой и прекрасной, с каждым днем не просто теряла свою прелесть и красоту, а превращалась в настоящий ад. Он подумал, что так плохо, как сейчас, ему не было, наверное, еще никогда. Все прежние переживания и сомнения, трудности и невзгоды казались теперь сущей ерундой по сравнению с безнадежностью и безысходностью, которые испытывал он сейчас. И тотчас у него возникло одно единственное желание — зарыться в какую-нибудь темную глубокую нору и там вдребезги напиться. С этой мыслью он ехал по улице, почти ничего не видя перед собой, от него шарахались пешеходы, кто-то гудел ему сбоку, кто-то мигал фарами сзади, но он ничего не замечал, словно находился на необитаемом острове или в космическом пространстве... Конечно, у него были близкие друзья, Митька, Джек, но они-то думали, что у него все хорошо, они даже не предполагали, что происходит с Анной и с ним на самом деле! Все эта дурацкая психология, в которой никто ни черта не может понять! Нет, хватит, надо действовать, надо переломать эту ситуацию, чего бы это ни стоило!

Он рванул на красный свет, подрезав сразу две машины, резко свернул вправо, под оглушительную ругань припарковался кое-как у тротуара и бросился к телефону автомату...

Оставшись в доме одна, Анна медленно вошла в комнату, упала на диван, спрятала в подушку лицо и бессильно заплакала. Она плакала от жестоких обидных слов, сорвавшихся с ее языка, от того, что не сумела их удержать, от непоправимости всего, случившегося несколько минут назад, от стыда и злости на самою себя... Она сама не могла толком понять, что происходит с ней, просто она ощущала такую щемящую тоску, такую невыносимую душевную боль, что ей хотелось исчезнуть куда-нибудь, раствориться в пространстве, слиться с вещами, словами, только бы не чувствовать этого, не чувствовать ничего. Наверное, всему этому было какое-то вполне нормальное, логическое объяснение, без всякого сомнения, Джек с легкостью сумел бы вывести ее из этого ужасного состояния, но Анна не хотела никого посвящать в то, что твориться с ней. Ей было неловко, и стыдно, и страшно произнести вслух, что ее снова манит ночь... Она не могла никому сказать, что не может выбраться из лабиринта, потому что он — какая-то совершенно необходимая, неотъемлемая часть ее самой, а она сама — всего лишь крошечная деталь бесконечного, всеобъемлющего лабиринта, в который уходят все... Лабиринт — это жизнь, лабиринт — это смерть, лабиринт — это жизнь после смерти, где видят друг друга все, но не все могут встретиться...

Наконец она заставила себя подняться, взяла черный карандаш, подошла к мольберту, поглядела на белый лист и сказала громко, вслух, сама себе.

— Ну, делай же что-нибудь! Рисуй, если не можешь жить! Работай, что бы не сдохнуть от бессилия!