Возвращение из Трапезунда

От боли и неожиданности стрелок с воплем вскочил на ноги – видно, он решил, что обвалилось небо, чуть не свалился через парапет, и, видно, так больно было ему, так сильно его ударила бронзовая нога лампы, что он откинул винтовку и схватил себя за плечо.

Гюндюз тоже вскочил, но был осторожнее – сразу же согнулся, кинулся было к стрелку, но замер, стараясь понять, что же произошло, и тут же увидел Андрея, все еще стоящего в открытом окне и сосущего окровавленный, видно, порезанный шнуром палец.

Андрей успел заметить, что бандиты, бывшие на улице, выскочили на мостовую и кинулись было к машине Метелкина, но, когда загремели выстрелы, замерли, а потом кинулись прочь по улице. За ними бежал Сурен.

А стреляли из окна под Андреем. Потому что, продолжая вопить от боли, стрелок начал вздрагивать, словно кто-то невидимый ударял его по груди палкой, – и потом он стал хрипеть, перевесившись через парапет, чуть было не свалившись на мостовую. Гюндюзу надо было бы бежать, но, видно, им овладела злость и чувство мести, потому что он успел еще три раза выстрелить в Андрея, так и не догадавшегося даже отступить внутрь комнаты.

Андрей был словно загипнотизирован бешеными глазами Гюндюза, его кричащим открытым ртом и черной дыркой ствола, что глядела прямо в него и вспыхивала белым огнем. Ни до, ни после этого Андрей в жизни не видел момента выстрела в себя, в упор, с расстояния в десять метров – улица была узка, и парапет близок. Но Гюндюз стрелял снизу вверх, и он не успел выстрелить в третий раз, как его достала пуля солдата, что стрелял снизу из машины, а может быть, это была пуля Русико, которая стреляла из окна апартаментов, а может быть, пуля самой Аспасии или русских офицеров – все стреляли в стоявшего у парапета Гюндюза, из его пуль лишь одна пропахала волосы Андрея над виском, и странно, кожа почти не кровоточила, но вспухла, и волосы долго не росли на этой дорожке.

Гюндюз не упал, а осторожно, мягко лег так, чтобы спрятаться за парапетом, хотя это уже не играло никакой роли, и еще многие стреляли в него, а он этого не чувствовал. Рефик с товарищем успели убежать, а Андрей вдруг потерял все силы. Он отступил от окна и сел в кресло. Его стало подташнивать, и было очень жарко.

Андрей закрыл глаза – но тут же открыл, потому что дверь распахнулась и вбежал подполковник Метелкин, который был фатом, пижоном, бездельником, но не трусом, и, когда понял, что Гюндюз и его помощник убиты, решил узнать, кто же начал все это сражение, кто неведомый помощник и, возможно, спаситель.

Вид комнаты Андрея свидетельствовал о страшном разгроме, потому что были сорваны жалюзи и занавески, шнуром лампы все стащено с кровати, а посреди этого беспорядка в кресле полулежал археолог Андрей Берестов, почти в беспамятстве.

Второй прибежала Аспасия, которая была фаталисткой и полагала, что ее нельзя убить, а когда ее убьют, она уже об этом знать не будет. Быстрее Метелкина, который стоял в дверях и старался сообразить, кто и почему начал сражение, она поняла, что это сделал Андрей, и потому с порога приказала Русико принести воды – чистой воды и бинт – и сама, хоть Метелкин и был врачом, не допустив никого, промыла небольшие раны Андрея, забинтовала руку и густо намазала йодом голову. Андрей пришел в себя и был счастлив видеть обеспокоенное и оттого очень простое и ласковое лицо Аспасии – такое лицо Аспасии мало кто на свете видел и увидит, это было беззащитное лицо, Глашино лицо, только для самых родных людей, которых на самом-то деле у Аспасии почти не осталось. Андрей постарался улыбнуться, и Аспасия сказала ворчливо:

– Не подымай голову, все вы тут с ума посходили.

Полковник Баренц уселся верхом на стул, обернув его спинкой к Андрею, – подпер подбородок кулаками, и поза его была задумчивая и располагающая к общению.

– Разрешите полюбопытствовать ваше имя и отчество, молодой человек, – сказал он.

Андрей ответить не успел и расположения к откровенной беседе с незнакомым полковником Баренцем не почувствовал.

Аспасия заразительно рассмеялась, и, сообразив, видно, что здесь смешного, рассмеялся и подполковник Метелкин, главный ветеринар трапезундского участка. Баренц повернул сухое, без мяса, лицо туда, сюда – не любил, если все что-то понимают, а он, грозный начальник контрразведки Черноморского флота, чего-то не понимает.

– Простите! – сказал он громко и вызывающе.

– Так он же Берестов! – смеялась Аспасия. – Андрей Берестов! Тот самый, которого они прошлый раз убивали!

– Как так Андрей Берестов? – строго спросил Баренц.

Соучастники принялись объяснять полковнику причину всеобщего комедийного недоразумения, а внимание Андрея было привлечено появлением профессора Авдеева, который с порога грозно спросил:

– Что это такое, Берестов?

А за ним вплыла зрелая красавица тридцати шести лет и спросила еще громче и удивленнее:

– Андрей, когда вы это все успели? Мы же с вами только что расстались.

– Успел, – смущенно сказал Андрей.

– А госпожа профессор, – смеялась Аспасия, – госпожа профессор думает, что господин Берестов буйствовали по пьяному делу!