Возвращение из Трапезунда

Это был совсем иной поцелуй, чем прежде, – поцелуй был лишь первым шагом на пути к любви, и потому он был иной, совершенно открытый, податливый и даже беспомощный поначалу, – но с каждой секундой он становился все более настойчивым. Настойчивость эта исходила не только от Андрея – Лидочка всем телом своим, грудью, животом, бедрами гладила Андрея, раскрываясь перед ним и приглашая его войти в нее, только в те мгновения Лидочка и не подозревала, что ее тело зовет Андрея, – она лишь сладко, до головокружения, целовалась с Андреем и даже, как ей казалось, удерживала Андрюшу, который совсем потерял голову, от неразумных действий, от слишком горячих лобзаний – именно такими были пролетающие в голове утешительные и чуть лицемерные мысли Лидочки, а диктовались они телом, которое жаждало обмануть строгий девичий разум, который вот-вот прервет безумную сладость объятий, – потому что так не положено! Так себя хорошие девушки не ведут!

И тело, обманывая Лидочку, старалось продлить наслаждение – еще на секундочку, – видишь, ничего страшного не произошло! – и еще на секундочку… Господи, чего же такого в том, что язык Андрея ласкает ее язык, где он научился такому… и он прижимается к ней животом, бедрами… я же не знаю, что он делает… я в любой момент могу остановить его… Сейчас я остановлю его… мне ничего не стоит остановить его, но еще секундочку, пускай он поцелует мне шею – это же так приятно…

– Андрей! Андрюша… не надо! – Ее губы шептали эти не обязательные слова, которых Андрей мог и не слышать – а если и слышал, то отвечал на них так же несвязно, соглашаясь, со всем соглашаясь. – Андрюша, я не хочу, – шептала она, и тут ее охватил смертельный и сладкий ужас понимания, что она опоздала остановить Андрея, потому что она потеряла равновесие – совершенно непонятно, как это могло произойти столь мгновенно – в открытых на секунду глазах возникли темные планки потолка, – и тяжесть Андрея, который уже лежит на ней, и его руки – как она хочет, чтобы его руки скорее сорвали все с нее – она готова помочь – она готова раздеть и Андрея – но нельзя же! Все равно она его остановит, она не допустит этого… ну скорей же! – Андрюша, я прошу тебя… – Он совсем обезумел! Как остановить его?

А тело Лидочки, не рассказывая об этом настороженному и готовому к сопротивлению мозгу, устраивалось, двигалось, чтобы Андрею было удобнее – чтобы он мог скользнуть в нее – как можно глубже… ну как же он, глупенький, не может войти в нее? Ну чуть повыше… я тебе помогу…

Не смей ему помогать!

Она старалась что-то сказать, но, как назло, Андрей закрыл ей рот поцелуями, и невозможно было вырваться из-под его невероятного, уничтожающего ее веса – он был ужасным насильником, безжалостным, но она была непокорна, по крайней мере ей так казалось, и за это он в момент высшей сладости и сладчайшего желания, заставлявшего ее дрожать, словно от страшного холода, в этот самый момент он посмел сделать ей больно, и, когда она стала биться, потому что было на самом деле больно, он, по-мужицки грубый, не пожалел ее, не пощадил, а она никак не могла изгнать его, только чувствовала, как в ней вновь возникло вожделение, смешанное с болью, и оттого еще более острое.

– Да, – повторяла она, – мне больно, да, уйди… – Впрочем, может быть, слова были иными – ни она, ни Андрей никогда не вспомнили их и не пытались проверить – были ли вообще слова или был только стон и недолгий лихорадочный пароксизм удовлетворения…

И тут же оба почувствовали жару и духоту, поняли, что они совсем мокрые, к тому же в крови… Она лежала на спине, хотелось плакать, потому что все вышло совсем не так, как должно было выйти, – любовь должна быть из-под венца, прохладной, нежной… Лидочка никогда не любила брутальности и не одобряла Маргошкиного преклонения перед мужской силой и грубостью. Любовь – это нежность. И она не могла подозревать, что ее Андрей может оказаться… таким эгоистом. И думая так и отвернув голову, чтобы не видеть лица Андрея, она искренне не любила его и даже презирала себя за то, что оказалась недостаточно сильной, чтобы противостоять грубой силе. Она уже не помнила, как несколько минут назад стонала от наслаждения, возбуждая и соблазняя Андрея.

Глядя на пустую бурую стену гостиничного номера, слыша, как кто-то идет по галерее – совсем рядом, она поняла, что вся гостиница слышала, как Андрей рычал и мучил ее… «А я? Я кричала, отбивалась? Я не помню, но, наверное, я кричала. Как я теперь покажусь мадам Ахвледиани?»

Андрей чувствовал себя виноватым – он понимал, что ради собственной страсти он обидел Лидочку – навязал ей свое бессердечное и похотливое решение.

– Лидочка, – сказал он, приподнимаясь на локте, но она еще более отвернула от него лицо. – Лидочка, прости, так получилось…

Она не ответила.

– Я, честное слово, тебя люблю… и не брошу, не бойся.

– Как глупо! – разозлилась вдруг Лидочка. – Почему меня это должно пугать?

– Тебе больно? – Андрей произнес это с такой тревогой, что Лидочке стало не так противно.

– Ничего, потерплю, – сказала она, хотя ей не было больно.