Возвращение из Трапезунда

Андрей проснулся около семи вечера. Солнце ушло из комнаты, прозрачные виноградные листья пологом светились за распахнутым окном, и в него влетал свежий ветер, дергая за занавеску, словно размахивая флагом. Вдали трепетал пронзительный женский голос, по-татарски отчитывая кого-то. Татарский Андрей знал через пень-колоду от соседских мальчишек, с детства. Потом, повзрослев, товарищи детских игр либо исчезли из его мира, либо предпочитали говорить по-русски.

От свежего, пахнущего морем ветра было приятно и лениво.

Сначала Андрей понял, что он в Ялте и это хорошо. Потом в память вторгся голос Сергея Серафимовича, и сразу вспомнилась странная сцена в кабинете, словно из романа тайн и ужасов…

Андрей потянулся и понял вдруг, что ему и дела нет до коробочек под паркетом и писем в сейфе. Этого не было в его жизни вчера, и отлично жилось… А счет в Коммерческом банке? Пускай будет счет в Коммерческом банке. По крайней мере теперь не будет угрызений совести, что ради него отчим вынужден себе в чем-то отказывать. Даже лучше…

Андрей сбросил ноги с постели и обнаружил, что гимназические брюки измялись. Это было плохо — потому что на набережной, куда он собрался, еще совсем светло и там разгуливают франты из Петербурга. Угораздило же его заснуть не раздеваясь…

Но он даже не успел расстроиться, как без стука вошла Глаша. Она несла, держа перед собой, отлично отглаженные, новые черные узкие брюки. Не говоря ни слова, она повесила их на спинку стула. И, сложив руки на высокой груди, склонила голову. Ее зеленые глаза смеялись.

— Хорошо я придумала? — спросила она.

— Ты умница! — воскликнул Андрей, поднимаясь. — Ты ангел — но во плоти.

— Плоти во мне достаточно, — сказала Глаша, уклоняясь от его рук. Но Андрей обнял ее — искренне хотел, чтобы объятия были братскими, но как только его пальцы дотронулись до белых плеч, все в Андрее сжалось от вспыхнувшего желания, и он притянул к себе служанку, перехватил руками, чтобы прижать теснее, и ее смеющееся лицо оказалось совсем рядом, она отклонила голову, чтобы поцелуй не пришелся в губы.

— Полно, — говорила она, смеясь, — ну что ты, Андрю-у-уша…

Андрей искал ее губы, повторяя:

— Надо, надо, надо…

Глаша вздохнула, она умела как-то особенно глубоко и шумно вздыхать, и вдруг повернула к нему лицо, приоткрыла губы и сама начала целовать его, ласкать его губы языком, прижавшись всем телом, отчего у Андрея закружилась голова и рука — сам не понял, как случилось, — отыскала ее грудь, мягкую и большую.

Глаша ахнула и рванулась.

И вот она уже стоит в двух шагах, подняв руки, поправляя прическу и уже не смеясь. Андрей сделал шаг к ней, она отступила к двери.

— Не надо, — сказала она. — Ну зачем так? Я же брюки принесла.

— Спасибо, — сказал Андрей и понял, что нельзя более дотронуться до нее.

— Я тебе в матери гожусь, — заявила вдруг Глаша, словно прочитала эти слова в книге.

— Вряд ли, — сказал Андрей, и ему стало смешно.

Глаша много читала, но только романы, в «Женском журнале», в «Ниве». Романы о любви. Порой она вечером пересказывала их за столом. Пересказывала она очень смешно, со своими комментариями, романы получались еще глупее и наивнее, чем в самом деле.

— Нет, правда, — сказала Глаша неуверенно. — Мне уже тридцать три будет.

— Еще скажешь, что в люльке меня качала.

— Качала, — сказала Глаша. — Это правда. Ей-богу, качала.

Тут Андрей совсем развеселился, а Глаша почему-то обиделась и сказала:

— Ты примерь, может, не подойдут, я тебе еще вчера купила по старым, которые ты в том году здесь оставил. Но с запасом.

Она закрыла за собой дверь.

Андрей сразу примерил брюки — они были в самый раз, даже чуть узковаты. И материал был дорогой. Любопытно, Сергей Серафимович дал ей денег или она сама?

Дом Сергея Серафимовича был комфортабельным. Второго такого в Ялте не найдешь. Даже у высокой знати. К каждой спальне (их было четыре: на первом этаже жила Глаша и пустовали две — детская и гостевая, на втором — обитал лишь Сергей Серафимович) была приспособлена туалетная комната, где были умывальник, душ и фаянсовый унитаз. Андрей привел себя в порядок, помылся, достал свежую сорочку и через три минуты, поглядев в большое зеркало, убедился, что готов к боям и походам, Андрей де Берестов — гроза молодых барышень!

Сергей Серафимович был в саду. Он срезал розы — розарий у него был великолепный; как утверждала Глаша, именно увлечение розами послужило причиной его недолговременной дружбы с покойным Чеховым. Если ждали гостей, отчим готовил букет.

Это занятие столь увлекло Сергея Серафимовича, что он не заметил, как элегантно одет его пасынок. Он лишь рассеянно помахал ему. Но Глаша, которая уже успела убежать на двор, к своим любимым курам, взмахнула руками, изображая восторг и преклонение, чем рассмешила Андрея.