Возвращение из Трапезунда

Остался лишь его хрип и невнятный звук голоса.

Юсупов прислонился к стене. У него опустились руки.

Все впустую! Погибла жизнь. Тюрьма, может, казнь — и за что? Он же все сделал. За всех!

— Нет! — закричал Пуришкевич. — Не позволю!

Он кинулся на двор, чуть не сшибив по пути Юсупова и человека с киносъемочным аппаратом, нахально снимавшего фильму, словно он был у себя дома.

Наконец Феликс узнал его.

Он пришел из далекого прошлого, из довоенного года, из вечера у высокого джентльмена в Ялте, которого потом убили… Это же медиум!

Юсупов думал о медиуме отрешенно — это не имело отношения к главному. Но легче думать о медиуме, чем о собственной судьбе.

Снаружи донесся выстрел. Потом еще один.

Может, еще не все потеряно? Может, его догнали?

«Но у меня нет оружия!» — хотел было сказать Юсупов, но не к кому обратиться. Он поднял руку и с удивлением увидел, что держит в руке тяжелую резиновую дубинку, которую дал ему Маклаков, отказавшись участвовать в заговоре. Помог, чем мог.

Юсупов выбежал во двор как раз в тот момент, когда раздался третий выстрел.

Распутин был уже у открытых ворот; еще два шага — и он на улице.

Пуришкевич отставал от него шагов на двадцать. Он стоял и палил из револьвера.

Распутин упал в сугроб. Пуришкевич догнал его и почему-то ударил каблуком в висок. Потом отшатнулся.

— Я попал! — крикнул Пуришкевич, обернувшись к Юсупову.

И побежал к дому.

— Вы куда? — спросил Юсупов.

Слова гулко раздавались в сверкающей морозной ночи.

— Меня нельзя видеть! — откликнулся на бегу Пуришкевич. — Меня здесь не было!

Юсупов чуть было не улыбнулся. Убийца в конечном счете оказался трусом, но издевка мелькнула и пропала — он пошел к сугробу. Наполовину утонув в нем, лежал Распутин — Юсупов уже не верил старому хитрецу. Он опять обманывает!

Но Юсупов ничего не успел сделать — с улицы послышались голоса.

В открытые ворота бежал городовой! Этого еще не хватало!

Юсупов кинулся к воротам.

— Тут стреляли, вашество! — Городовой был молод, простоват и напуган.

— Ничего страшного. — Юсупов выталкивал городового из ворот — только бы он не увидел лежащего тела. — У меня гости были, офицеры. Выпили, постреляли, дело молодое.

В волнении Юсупов не замечал, что выталкивает городового резиновой дубинкой, но городовой видел и дубинку, и тело, лежавшее у сугроба, возле которого неподвижными тенями маячили фигуры слуг, выбежавших на выстрелы из людской. Там же стоял медиум из Ялты, продолжавший снимать фильму, хотя никто его уже не замечал.

Выйдя со двора, городовой куда-то быстро пошел, придерживая шашку. Юсупов почувствовал облегчение и кинулся к Распутину.

Тот лежал, но не в той позе, в которой Юсупов его оставил.

Он еще жив?

Не может быть!

Нервы князя окончательно не выдержали, и он побежал внутрь, к себе в кабинет, где спрятался Пуришкевич.

Пуришкевич стоял в кабинете у окна, наблюдая за событиями во дворе.

— Что с вами, князь? — спросил он. — Почему вы не принимаете мер? Разве вы не видите, что там посторонние?

Юсупов был готов убить своего сообщника. И Пуришкевич даже отступил, увидев, как судорожно дернулась рука князя с зажатой в ней резиновой дубинкой.

— Выпейте воды, — сказал он. Он взял со стола стакан и стал лить в него из хрустального графина, но промахивался, и вода брызгала на ковер.

Юсупов отмахнулся от воды.

— Где Дмитрий Павлович, наконец? — сердито воскликнул Пуришкевич. — Мы же должны увезти тело.

В дверь кабинета постучали.

Юсупов сделал было шаг к двери, но дверь уже отворилась ему навстречу.

Там стоял камердинер Василий Иванович.

— Простите, ваше сиятельство, — сказал он ровным голосом вымуштрованного слуги, — там вернулся городовой. Они вас просят.

— Я сам! — сказал Пуришкевич. — Я сам поговорю. Я умею говорить с народом.

Поведение его было нелогично — только что он боялся огласки и тут же забыл об этом. Юсупов хотел было остановить думца, но передумал — пускай бежит. «Только бы Распутин был мертв. Если он оживет снова, я этого не вынесу!»

Городовой переминался с ноги на ногу возле сугроба. Слуги тоже стояли там.

Юсупов услышал, как Пуришкевич излишне громко, как с трибуны, объясняет городовому:

— Знаешь, кто с тобой говорит?

— Не имею чести, вашество…

— С тобой говорит член Государственной думы Владимир Митрофанович Пуришкевич. Неужели не слыхал обо мне?

— Так точно, слыхал.

— Выстрелы, которые ты слышал, убили Распутина. Того самого мерзавца и самозванца, который продавал нас немцам и губил батюшку-царя и наших героев-солдатиков!

Господи, как все это лживо и фальшиво! Юсупов не подходил ближе.

— Если ты любишь царя и свою Родину, — продолжал речь Пуришкевич, — ты будешь молчать! И это относится и к вам, господа. — Жест в сторону слуг.

«Он добьется совершенно обратного эффекта. Он нас всех выдаст!»

— А теперь иди прочь и забудь о том, что видел. Забудь!

— Так точно!

Городовой пошел прочь. Он шел неуверенно, будто с каждым шагом ему приходилось вновь решать задачу, слушаться ли голоса разума и дисциплины или этих господ, которые убили Гришку Распутина?

Пуришкевич остался без аудитории, но это его не смутило.

— А теперь, голубчики, попрошу перенести тело внутрь!