Возвращение к любви

«…появилась молодая женщина и смущенно остановилась на пороге.

— Смелей, Тудора, — ободрил ее председатель. — Случилось что?

— Да, вернулся из армии мой муж…

— Знаю, должна радоваться, — улыбнулся Максим Дмитриевич…

— Вот мое заявление, может, дадите мне небольшой аванс… Купить мужу новый костюм.

— И в этом вся беда? — Председатель взял ее заявление, начертал резолюцию и вернул женщине. — Пойдешь к кассиру и получишь деньги…

— И как вырастают на военной службе эти мужчины! — Женщина с удивлением покачала головой и вышла.

Так начался рабочий день председателя…»

Так фактически начался рабочий день всего села, подумал Мога. Тон статьи стал раздражать его.

Да, побывала у него Тудора, приходили и другие, ибо не было в Стэнкуце человека, который не переступал бы порог этого кабинета… А его обязанностью было принимать их, выслушивать жалобы и заботы, кого-то наказывать, кому-то помогать… Оттого, что в статье все выглядело в таком розовом свете, Мога почувствовал себя неудобно. Он вспомнил, как прогнал из кабинета Кирилла Гырнеца, шофера, — схватил его за шиворот и вышвырнул в коридор… Гырнец возил кукурузу с поля в амбар и одну машину разгрузил у себя во дворе. Мога заставил его отвезти кукурузу в колхозный амбар, а затем снял его с машины и послал работать на строительство нового здания для сушки табака. «Целый год будешь таскать камни! Все!» — вынес он ему свой приговор.

«Почему Будяну не упомянул об этом?» — спрашивал себя Мога, ведь он рассказывал ему этот случай у себя в кабинете.

«А может быть, написал?»

«Поле встретило его мягким и веселым осенним солнцем… Посевы дружно всходили и простирались до самого горизонта, как огромная зеленая шаль, наброшенная на плечи земли…»

«Припоминаю, тогда был прекрасный день, но осень такая неустойчивая! Я ведь больше часа рассказывал ему там, у «зеленой шали», об упрямстве агронома Триколича, о работе наших механизаторов — об их героическом труде. Да, и он должен был написать обо всем этом в первую очередь, не боясь слова «героизм».

Мога всегда бывал недоволен похвалами себе, особенно когда речь заходила о его «исключительных способностях». Его конкретная работа и труд всех колхозников не вязались с тем ореолом исключительности, который охотно приписывали ему репортеры.

Он все же смотрел шире, глубже понимал поэзию труда, богатство человеческой души — и все это обогащало его самого. И ему было жаль, что именно это не умещалось в печатные слова. Сколько оставалось неотмеченным, незамеченным в повседневном борении людском, в треволнениях, усилиях его товарищей по работе…

А теперь вот и Будяну превозносит в таком тоне, будто сам он разбирается в людях лучше других, когда на самом деле ему еще учиться и учиться у этой неподатливой и прекрасной жизни!..

Мога припомнил, как стоя на «зеленой шали» — озимой пшенице, Будяну нагнулся, вырвал из земли несколько стебельков, поглядел на них с видом знатока и произнес:

— Это сорт «кавказская». Точно. Только он так буйно растет!

— Нет, это «одесская-5», — поправил его Мога.

Будяну изобразил огорчение:

— Вы отстаете от жизни, товарищ Мога. Сейчас вся страна высевает «кавказскую». Будущее за ней!..

Упомянул бы Будяну хоть вскользь об этом маленьком казусе, и Мога проникся бы к нему определенным уважением за его искренность.

В другое время Мога не стал бы так вчитываться в газетную статью. Обычно он пробегал глазами заголовки, кое на чем задерживал внимание, а затем забывал. Но сейчас он поймал себя на мысли, что, анализируя статью Будяну, думал о том, как он прожил в Стэнкуце эти годы. Как и вчера, когда он возвращался из Кишинева, стараясь воскресить, как на экране, эпизоды своей жизни.

«В возрасте двадцати лет Мога закончил педагогическое училище и был направлен учителем в село Пояну… Через два года этот энергичный юноша, жизнерадостный, общительный, был избран в руководство районного комсомола…»