Возвращение к любви

Внезапно Фабиан услышал стук калитки и машинально обернулся. Мимо прошел мужчина с поднятым воротником, а позади него ветер рванул калитку, пытаясь сорвать ее с петель… Калитка жалобно скрипела, словно ее не смазывали с начала века.

«Неужели нет у нее хозяина, который запер бы ее на щеколду?»

Появилась пожилая хозяйка в белом кожушке-безрукавке. Она шаркала по земле глубокими калошами…

— Господи, Павел Алексеевич!

Женщина остановилась, держась рукой за калитку, в нескольких шагах от нее остановился Фабиан. Он узнал тетушку Иляну, но никак не верилось, что он стоит перед ее домом.

— Заходите скорее, что стоять на улице… — Голос старушки доносился будто издалека, из-за снежной пелены, из другой жизни.

Фабиан замер на месте, и даже ветер не мог сдвинуть его, а сердцем он уже был в доме, в той знакомой до боли комнатушке.

Тетушка Иляна подошла к нему вплотную и заглянула в глаза, стараясь прочесть что-то в его душе.

Он ступил во двор и зашагал к дому. Вправду ли зашевелилась занавеска в окне или это только показалось?

Тетушка Иляна щелкнула затвором калитки. А ветер остался на улице. Тихо стало кругом.

Павел услышал даже шорох падающих снежинок. Или это кровь шумела в висках?

Фабиан наклонил голову, переступая невысокий порожек, и оказался в передней, освещенной желтоватым светом. Рука нажимает на ручку двери. И он словно с трудом протискивается в дверь.

Лампочка под тем же шелковым абажуром мягко освещает комнату. Стол по-прежнему у окна, только — чем-то чужим резануло по глазам — на столе пачка папирос… И все восстало в нем…

— Ну вот! Даже пальто не снял! — воскликнула тетушка Иляна.

Тихо открылась голубая дверь…

Встреча с Павлом для Анны была столь же мучительной, как и развод с Ильей. Она предчувствовала, что Павел однажды переступит порог ее дома, а когда узнала, что он в Стэнкуце, затомилась от ожидания.

Анна не строила себе иллюзий, не упрекала себя. Она ведь сама сделала выбор.

Бедная тетушка Иляна, как она старалась облегчить их встречу! Она ухаживала за ними, как за детьми, которые поссорились бог знает из-за чего, а она должна непременно помирить их. Потом тетушка Иляна нашла себе работу в сенцах, оставив Анну и Павла наедине. О чем они говорили — Анна не могла теперь вспомнить, очевидно, это были ничего не значащие слова. Только взгляда Павла она не могла забыть, ощущала его на себе все время. В нем были и надежда, и упрек, и любовь, и ободрение…

Выражение глаз менялось, как меняется рисунок в калейдоскопе, и этот переменчивый взгляд больней всего ранил ее при встрече.

Анна не пригласила его в свою комнату. Она побоялась. По ту сторону этой низкой голубой двери с маленькими окошечками разматывала свою нить история их любви. И так и осталась нераспутанной.

Она проводила его до порога прихожей, но синеватый снег выманивал ее во двор… Довел до ворот, пробудив минутное воспоминание о белом дожде цветов акации. Снегопад неожиданно завихрился, словно желая подхватить ее и унести с собой в белую метель, завывающую там, в степных просторах.

Ее напугали те туманные серые дали…

«Куда? Из одной круговерти в другую?»

Анна держалась рукой за калитку, будто калитка была ее последней опорой.

Она посмотрела на акацию у ворот, и от нее повеяло холодком.

«Пронеслись за нами долгие зимы… На руках у меня ребенок, а в душе. — горечь. Примешь ли ты меня с такой ношей? Тебе нужна прежняя Анна, та, что под цветущей акацией…»

Анна перевела взгляд на Павла и лишь теперь заметила, что голова его не покрыта. Она увидела заснеженные волосы, и ей показалось, что Павел поседел только что, на ее глазах, в те несколько мгновений, когда их души молча вели разговор.

Минуту или вечность простояли они так — Анна не помнила…

Она стряхнула теплой ладонью снежинки с его волос, растрепанных ветром, взяла шапку из рук Павла и надела ему на голову.

Павел понимал, что должен уйти, но не мог сдвинуться с места.

Он распахнул калитку, распахнул широко, чтобы пройти двоим — может, Анна решится выйти из этого двора? — протянул ей руку, словно зовя с собой… Анна не шелохнулась. Он нагнулся, поцеловал ее руку, и между ними снова закружился снегопад, унося с собой Фабиана и оставив Анну позади захлопнувшейся калитки.

Тихонько вздохнула щеколда. А может быть, Анна?

«Неужели он так и не любил никогда другую женщину? Неужели?» — думала Анна. Ты срываешь в саду цветок, ставишь его в вазу. Он еще жив, хотя начинает умирать. Но, даже увядая, он тянет к себе, все еще кажется живым… Таким он и остается в памяти… Лишь теперь эти мысли нахлынули на Анну, словно она принесла их с собой со двора вместе со снегом. Она дала им свободу роиться в ее голове — все равно не хватило бы сил с ними справиться.

Поздно ночью, погрузившись в пуховую перину, как в копну свежескошенного сена, когда как бы теряешь собственный вес, Анна с горечью подумала, что если бы Павел был ей совсем чужим, то, возможно, она и решилась бы задержать его у себя. Тогда не встали бы между ними воспоминания, не причиняла бы боль прежняя нежность.

А может быть, и это — шальная мысль, какой-то мятежный порыв?