Возвращение к себе

- Когда возникает опасность, они могут объединяться.

- Вce, как у людей.

- К чему это ты?

Вместо ответа Роберт указал на свиток.

- Послание от твоего султана? Я понимаю, ты расстроен, но, покидая дом, разве ты не думал, что на брошенную без присмотра собственность, тут же падет чей-нибудь вожделенный взгляд?

- Перед походом Папа гарантировал сохранность всего, что мы оставляем.

- Ваш верховный имам?

- Можно и так сказать.

- Он способен приказать королю?

- Приказать? Нет. Может пригрозить отлучением. Для нашего случая это не годится.

Филипп и так отлучен от церкви. И поверь, от интердикта ему ни жарко, ни холодно.

А потом, никакое отлучение не остановило бы моего сюзерена, когда речь зашла о целом графстве. Он всегда боялся нашего влияния. Еще его мать - хитрая и алчная королева Анна - приложила немало сил, чтобы нас ослабить. Филипп достойный ее приемник.

- А если ты, поставив подпись, не вернешься? Земля велика…

- Тафлар, когда-то ты как младенца спеленал меня моим собственным словом. Я не обманул тебя, иноверца. Неужели ты думаешь, я нарушу слово, данное королю?

- Даже если тебя вынудили?

- Даже так!

- Но это, как бы сказать… - Тафлар запнулся, подбирая слова, - Не гибко. С подлецом надо бороться его оружием - хитростью.

- Нe могу, хотя бы потому, что тогда сам уподоблюсь подлецу.

- Редко бывает, чтобы мирно паслись газели, и львы возлежали рядом, не посягая.

- Волки сыты и овцы целы? Да так не бывает.

- Ты решил или еще нет?

Что-то в голосе Тафлара зацепило. Неужели ученый араб волнуется? Да - нет.

Показалось. Кто для него Роберт? Дикий франк, волею случая занесенный в его дом, правда, оказавший в трудную минуту услугу. Ну и что? Или абд Гасан надеется, что поставленный в безвыходное положение, граф парижский примет, наконец, то к чему его мягко и нена-вязчиво подталкивали все эти годы?

Роберт посмотрел в лицо Тафлара и вдруг остро почувствовал, что уже принял решение, которое отсечет его от человека чужого по языку и вере, но ставшего близким как старый испытанный друг. Впрочем - никаких колебаний, только сожаление, что в этой жизни нельзя объединить несоединимое.

- Решил… и, наверное, сразу. Но жую и пережевываю свое решение второй день.

- Не сожалея?

- Не стану кривить душой, мне жаль.

Не роскоши и комфорта дворца, не жаркого изобильного края, жаль, что навсегда останется в прошлом, мудрый, благородный и добрый человек. Жаль что стена, разделяющая их - прочнее гранита. Роберту ее не разрушить. Да и вряд ли когда-нибудь их народы пе-решагнут гигантское препятствие называемое верой.

Религия - не Бог. Религия - то, как люди Его понимают, как представляют, как видят. Или - себя в Нем? Только-то! По большому счету - предрассудок, возведенный в догму.

Прошлой осенью они поднимались вверх по Нилу на плоской тридцативесельной фелухе. Тафлар абд Гасан отправился навестить свои владения в окрестностях Луксора. Монотонное медленное продвижение против течения, однообразный пейзаж по обоим берегам, мерный плеск весел - такую тоску можно было разогнать только беседой.

Разговор, как часто между ними бывало, порхал с одного предмета на другой.

Поминая посещение пирамид, Тафлар попенял Роберту, как тот непочтительно отозвался о богах, канувших в бездну времен и не переживших каменных исполинов.

- Еще совсем недавно, лет сто назад, - тонко улыбаясь, поведал Тафлар, - у нас наблюдалась большая веротерпимость. Правоверные мирно уживались с язычниками, иудеями и христианами. Каждый мог творить свою молитву. Заплати джизию и кланяйся хоть собственному верблюду.

- Джизия - налог на совесть?

- На свободу выбора, если хочешь. Продолжу. В последнее столетие все обострилось, в том числе и религиозный фанатизм. По мне - все равно, какой веры придерживается человек, если он не посягает на мою жизнь, свободу и собственность. Но сейчас многие думают иначе. Такие никогда не поймут и не одобрят твоего вольного отношения к Небесам. Причем, насколько я разбираюсь в человеческой породе, наши высокоученые имамы в своем неприятии объединятся со своими злейшими врагами - христианскими клириками.

Тафлар умолк, собираясь с мыслями, лицо стало серьезным. Роберт почувствовал, что продолжение будет не простой дорожной беседой.

- Прости мой вопрос…

- Что ты хочешь знать?

- Ты много раз видел, как правоверные становятся на молитву, - насмешливый, часто вольный в суждениях араб, вел свою речь осторожно, будто челнок по быстрой обманчивой речушке. - Зато я ни разу не видел, как ты молишься. Ты даже глаза на небо поднимаешь только чтобы время определить. Ваша вера не запрещает молиться на людях. Многие обряды открыты для стороннего наблюдателя. Но даже ваше знамение…

- Крест.

- Крест, ты творил считанные разы. Прости, что спрашиваю… но почему у тебя такие отношения с Богом?

Как объяснить чужому, постороннему человеку то, в чем не можешь разобраться, и что отравляло жизнь все последние годы?